было нечего, следовало готовиться к отъезду, а посетители все шли и шли. После полуночи, когда, казалось, поток доброжелателей окончательно иссяк, явился последний гость.
Ларций уже готовился ко сну. Зия, его радость и горе, заплетала косу. В тот момент в дверь поскреблись.
– Кто? – спросил хозяин. В его голосе ясно слышалась досада.
Снаружи послышался робкий старческий голос:
– Это я, господин.
«Прокуратор? Главный распорядитель в доме?.. Ему-то что надо?»
Когда Ларций отворил дверь и с грозным видом шагнул в коридор, прокуратор от страха едва не лишился чувств.
– Зачем скребешься, старик? – гневно спросил хозяин. – Что тебе не спится?
Зия оставила косу, повернула голову и с брезгливым любопытством глянула в сторону двери.
– Прости, господин. Спальник не отважился побеспокоить тебя. Сказал, сам ступай, если такой смелый.
Ларций с нескрываемым раздражением спросил:
– Говори толком, что случилось? Стоит ли дело того, чтобы стучать в дверь, когда я готовлюсь ко сну?
– Мне показалось, стоит, господин. Верю, ты не прикажешь подвергнуть меня, старика, позорному бичеванию. Однажды Лупа уже приходил к нам за полночь…
– Кто?! – изумился хозяин.
– Да, господин, это опять он, дакский строптивец. Он потребовал разбудить тебя. Сказал, что это очень важно.
Зия, сидевшая на постели, обнаженная до пояса, подала голос:
– Сейчас не время, старик. Гони его прочь!
– Кого? – засмеялся прокуратор. – Аквилия Регула Люпусиана? Любимчика Адриана? Одного из первых богачей Рима?
– Нам дела нет до его богатств, добытых нечестным путем! – повысила голос Зия.
– Кому это «нам», женщина? – спросил старик.
Ларций не выдержал, приказал наложнице:
– Помолчи! – Потом задумчиво добавил: – Лупа, говоришь?.. Что ему надо?
– Он не сказал. Пояснил только, что дело срочное, отлагательства не терпит.
– Хорошо, проводи его в кабинет. Разбуди Эвтерма, пусть присутствует.
– А я? – капризно напомнила о себе Зия.
– А ты ложись спать.
Женщина поджала губки.
Этот визит неприятно взбудоражил префекта. Давненько Лупа не навещал его дом. Когда-то парень числился рабом Лонга, потом префект продал его сенатору Марку Аквилию Регулу, который обезобразил ему лицо. Затем случилось чудо – Регул воспылал необычайной любовью к искалеченному рабу, дал вольную и, что уже совсем невероятно, усыновил его и завещал свое состояние. Лупа стал именоваться Аквилием Регулом Люпусианом. Как ему это удалось, в Риме не спрашивали, однако публично обвинить любимчика самого Публия Адриана в убийстве и попытаться отобрать у него наследство сенатора никто не осмелился.
В последний раз Лупа тоже явился за полночь.
В
