удастся спастись, кому-то придётся возводить на месте руин новую жизнь.
Поколение Зорана было тем самым, кому досталась нелёгкая роль: юность на сломе эпох. Похоронить надежды родителей и выстроить с нуля надежды для своих детей. Они не хотели этого. Они не думали об этом. Никто из них до конца не осознавал, что происходит. История просто течёт своим чередом, заглатывая одних и выплёвывая других. Ты не сможешь повлиять на то, какая роль тебе уготована, но ты можешь из своей роли выжать по максимуму.
Условия, в которых Зоран рос, становился подростком, мужал и креп, не были лёгкими. В какой-то момент у семьи совсем не хватало денег. Отец работал на нескольких работах, мать с раннего утра на заводе, тянула всё хозяйство на себе. Она была сильной женщиной, преданной и любящей, терпела все тяготы с небывалым смирением, отдавая сыновьям и мужу всё тепло, на которое была способна её душа, а душа её была подобна раскалённой печи, в которой все печали сгорали дотла, превращаясь в жар, способный согреть всех вокруг.
Свою любовь к детям она умело сочетала со строгим воспитанием. Несмотря на то, что с самого Зориного младенчества ей приходилось пахать на французском фармацевтическом заводе, порой по две смены кряду, она делала всё, чтобы вырастить его достойным мужчиной. Свою любовь к мужу она хранила в самом укромном уголке сердца, не давая обиде, доходившей до ярости, разочарованию, ненависти, глубочайшему чувству несправедливости (причиной коих являлся не столько супруг, сколько сложившиеся исторические обстоятельства) убить эту крошечную, но живую любовь.
Она не думала о своей верности и своём смирении как о чём-то священном или заслуживающем похвалы. Она вообще о них не думала. В то время многие женщины так жили. Идти им было некуда, а даже если и было куда – они боялись общественного осуждения в случае развода или того, что без мужского плеча придут ещё более страшные беды, чем те, что это плечо зачастую приносит в дом. Уж лучше так, чем одной. Одной вообще страшно! «Одной» для них было страшнее, чем побои, пьянство, ненависть, безразличие.
Все они принимали свою реальность как единственно возможную и не роптали на судьбу. На рассвете отводили они своих маленьких детей в ясли, стоило тем научиться быстро перебирать ножками, прощались с ними, убивая в себе чувство вины и страх за малыша, мчались на тяжёлую работу. Их измученные, не по годам осунувшиеся, рано постаревшие силуэты тянулись вереницей в холодной рассветной дымке к отворившимся воротам завода.
Закончив рабочий день, эти женщины забирали своих кровиночек, младенцев своих домой, где продолжался их рабочий день – ещё более сложным, хлопотным образом до тех самых пор, пока не падали они, словно мёртвые, на кровать, не видя сновидений и совсем не чувствуя сна, когда будильник трезвонит в пять утра так, словно прошла всего одна минута после погружения в сладкое забвение.
Однажды, будучи уже студентом, Зоран спросил мать: «Скажи, не считаешь ли ты, что зря терпела отца? Было же много моментов с его стороны.
