и Ревдит, положив листы обратно в стопку видимо, только сейчас заметил моё состояние. Он негромко рассмеялся.
– Что, Наталия, думала я тебя, того, за Рахманинова?
Он провёл большим пальцем по горлу слева-направо. Не в силах ему ответить, я бегом припустила к своей двери. Распахнув её, бросила разом ослабевшее тело на койку.
Судя по стуку подошв, Ревдит зашёл следом. Я не смотрела на него – страшно и стыдно было даже пошевелиться. Я закрыла глаза и представила, как он, живущий, наверное, в общежитии для малосемейных, с роскошными паркетными полами и новенькой, проинвентаризированной мебелью, с отвращением разглядывает обстановку нашей маленькой комнатки. В углу потрескавшийся лаком, наверное, ещё дореволюционный туалетный столик без ящиков, за которым я делаю уроки. Под стать ему – резной стул без мягкой части сиденья. Топчан, на котором спят Валя с Галей зажат между моей и маминой койками.
Я услышала шелест бумаг. Кажется, Ревдит всё-таки взял своего Рахманинова, а остальное положил на столик. Приготовилась услышать звук удаляющихся шагов. Но вместо этого, он сел на край койки.
– Наталия?
Хотелось, чтобы он ушёл. Зачем он тут сидит? Радуется, что меня уел? Я лежала и молча вдыхала чуть сыроватый запах подушки…
Влажная ладонь опустилась мне на щиколотку. Я дёрнула ногой и ладонь сразу исчезла. Мы пробыли в молчании ещё несколько томительных минут.
– Туфли-то дай.
Туфли, ноты, что угодно. Лишь бы он скорее ушёл отсюда. Лишь бы пропало это тяжёлое чувство неминуемой беды, которое он невольно принёс с собой в эту комнату.
Я села и, всё так же избегая встречаться с Ревдитом взглядом, зашарила под койкой. Вот они.
Вытащила туфли, сунула их во влажные ладони. На кровать, впрочем, больше не ложилась. Так и осталась сидеть.
А Ревдит встал. Подошёл к распахнутой всё это время двери и, скрипнув ей, тихо проговорил:
– Я никому не скажу.
Я чуть приподняла ресницы. Он с совершенно серьёзным видом стоял у двери, прижимая к груди мои туфли. Нот при нём уже не было – видимо, успел куда-то убрать. Он кивнул на оставшуюся на столике стопку.
– Ты просмотри всё, на всякий случай. Ноты, если хочешь, мне отдай – композитор там не указан, так что всё равно никто не поймёт. А вот если там что-то запрещённое, что прочитать можно, это уже гораздо хуже будет.
Я кивнула. Борька, вот вредитель неграмотный.
Ревдит открыл дверь и, как ни в чём не бывало бросил:
– Завтра туфли занесу.
Вышел. Протопотал по коридору, хлопнул входной дверью. Через полминуты около окна промелькнули его чёрные, начищенные до блеска сапоги.
Только тут я позволила себе судорожно броситься к столу с бумагами.
Ноты, опять ноты. Какие-то неразборчивые записи от руки, в которые я даже вчитываться не стала. Листы из какой-то дореволюционная книги с картинками.
На первой, попавшейся мне странице был изображён курчавоволосый голышок, стоящий полубоком.
