style="font-size:15px;"> Федор Константинович ждал свою «Радугу» (так переводилось имя Вайва со жмудского) назавтра на месте свадьбы у летнего полевого стана, но выезжать к жениху невесте было положено по обычаю в ночь. За полчаса до полуночи подружки довыли оставшуюся прощальную песню, девушка в последний раз вышла из отчего дома и подняла голову. На четверть неба сияла полная луна. Вайва тихонько вздохнула, незаметно коснулась висевшего у нее на груди оберега и очень медленно пошла в сторону заранее приготовленной повозки. Тронулись.
Но вскоре свадебный поезд остановился. На границе селения его уже ждал с горящей головней в левой руке – чтоб заодно отпугивать и нечисть всякую болотную, в нижнем течении речки Невежис ставшую вполне обыденной, – посланец Федора боярин Данило. В другой руке он крепко сжимал кубок с пивом. Данило Терентьевич разглядел повозку, где сидела Вайва, трижды обошел ее противусолонь, низко поклонился и вытянул к невесте обе занятие припасами руки:
– Здрава буди, свет наш Вайвушка! Не плачь, милая, вот он, тот священный огонь – как ты берегла его дома, так теперь беречь будешь и у нас!
Подружки умело и споро прибрали пылающую головню в специально припасенную загодя жаровню, сама же Вайва также поклонилась встречающему и приняла у него из руки кубок. В голове немного кружило, с раннего утра невесте есть было не положено накануне свадьбы. С удовольствием выпив до дна пиво – странно, даже горьким оно не показалось, правда, девочки? – Вайва уселась на свое место. А Данило Терентьевич наметом уже мчал коня к Федору Константиновичу с благой вестью – мол, едут!
Лихо ворвавшись на полевой стан, боярин поднял своего вороного на дыбы, затем кошкой соскользнул у него со спины и опрометью бросился к поставленному третьего дня специально для праздника просторному дому. Вбежав в горницу, Данило (хватит его уже по отчеству, хоть и положено боярину – но молоденек еще, одногодок как-никак жениху!) взлетел одним махом на табурет, поставленный посреди комнаты. Получилось удачно: и устоять сумел так, что накрывавшее табурет полотенце почти не шелохнулось, и лицом оказался как раз к красному углу, где чинно восседали жениховы родичи. Усмехнулся в густые не по возрасту усы незаметно – бить точно не будут.
А ведь бывало всякое. То женихов посланец чересчур на свою удаль понадеется, да силушки богатырской не рассчитает – помнили случаи, когда просто рассыпался на части табурет под дружкой! А вдругорядь родня новобрачного, что была супротив его выбора, ножку подпиливала или пиво под полотенце свежее под стук уже копыт дружкиного коня наливала. И грохался к своему стыду посланец оземь, и били его долго, умело и со вкусом, как дурного вестника, и свадьба чаще всего после такого расстраивалась. Что тогда дружке – разве что бечь с позором за порог, да и прочь, вон из жизни своего недавнего лучшего товарища, всяко подальше от считавшегося родным дома.
Данилу не били и в дверь не выбрасывали, наоборот – торжественно
