меня в такую же яму? С Даром, как я понял, шутить ой, как не рекомендуется!
Он постарался вспомнить разговор у здания лаборатории графа; дословно. Даже процедил едва слышно сквозь зубы свои же слова: «… вот клятвою с бывшими холопами графа Стрешнева и обменяюсь». А какими клятвами – так об этом и слова не было сказано.
Разговор соплеменников на итальянском языке тоже прервался – как раз на той самом почти истеричном выкрике мужчины, в которой он в сердцах пожелал себе же самому лишиться Дара. Который и принес ему, и семье неисчислимые беды. Собеседница же его вдруг заалела смуглыми щечками; стан ее выпрямился, а голова гордо вскинулась. Так молодая женщина, явно изнемогавшая под тяжестью своего не такого крупного сынишки, отреагировала на злорадную усмешку графини Стрешневой, кивнувшей как раз в это мгновение другой женщине.
– Холопке, очевидно, – мазнул взглядом Николай по крупной фигуре пожилой прислужницы графского рода, которая несла небольшой сверток, небрежно завязанный узлом.
Сверток этот тут же оказался у ног Соломонии. Тут было понятно – никакого иного носимого имущества у пленницы просто не было. А недвижимого…
– Тоже нет, – кивнул Николай, – и не будет… после скорой церемонии. Но это, как уже не раз говорил, не моя вина, жизнь тут такая. Откажись я, и жизни той у тебя, Соломония, и у твоего сына… Кстати – силенки-то совсем кончаются. Ее что – тут не кормили вовсе? Упадет ведь сейчас. Взять, что ли ребенка? Нет – самому… невместно – черт бы побрал это слово. Значит, надо кому-нибудь поручить. Анфисе? – та же картина маслом. Казачатам? Не, не справятся. Ага – вот его и озадачу. Алексей Палыч!
Старый казак, неведомо как оказавшийся среди казачат, даже вздрогнул. Но к Николаю пусть и не подбежал, как недавно Семка Буденный, то подошел быстрым таким шагом.
– Слушаю вас… Ваше Сиятельство.
– Поди ка, Палыч, возьми у бабы вон ребенка с рук. Уронит его сейчас. Или сама вместе с ним упадет.
– Я?! – поразился, и отступил на шаг казак, оглянувшийся на Соломонию.
– Ты, ты, – улыбнулся скорее собственным мыслям, чем Белкину боярин, – не позабыл еще, как с собственными детьми тетешкался.
По лицу бывшего разбойника и тайного соглядчика Тайного приказа пробежала тень, а потом он неожиданно для Николая, да и всех вокруг, сейчас обративших внимание на этот короткий диалог, сунул руку в карман своих безразмерных шаровар, и вынул из него… петушка на палочке! Впрочем, то, что это именно сахарный петушок, выяснилось, когда казак развернул бумажку, в которую лакомство было завернуто, и протянул его мальчику. Наверное, и Соломония не ожидало от старика такого вот перфоманса (правильно выразился, нет?). Безо всякого спора она передала в руки Палыча ребенка, уже полностью засунувшего в рот фигурную конфету.
Казак же что-то
