к входной двери дома, зачерпнул из, стоявшего у завалинки, ведра воду, вернулся, подойдя на расстояние вытянутой руки, и, не проронив ни звука, протянул ковш.
– Всё? – спросил у напившегося путника, и, увидев положительный кивок, пошёл вглубь двора, не забрав посуду.
«Кулугур», – решил путник. Он не удивлялся и не осуждал такое поведение. Староверы жили замкнуто, не совались в дела соседей и сами гостей не привечали. Много их встречалось на его пути по Дону и Хопру, на Волге и Яике. В его родном урочище проживало несколько старообрядческих семей. Они жили замкнуто, даже в кругу единоверцев никогда не шумели.
Четырнадцатилетним парнем он хотел приударить за чернобровой красавицей из такой семьи, ежедневно нарочно проходил-проезжал возле её двора. Однажды даже заговорил, пригласив на вечёрку, но серьёзный молчаливый взгляд красавицы ледяным пламенем оттолкнул его.
«Эх, было времечко!» – с улыбкой вздохнул он, сидя на бревне возле покосившегося амбарчика.
– Здорово, паря! – от ближайшего дома к нему подходил, опираясь на клюку, седой сгорбившийся старичок, – Чьих будешь?
– Здравствуй, отец, – он встал с бревна, поклонился, – Да вот, родных ищу с Воронежа.
Старичок присел.
– Тя звать-то как?
– Митрофан. Митрофан… – он запнулся. Стоило ли называть фамилию?
– Так чьих будешь, Митофан? – переспросил дед.
Была не была:
– Пугачёв.
– Уж не Емелькин ли сродник? – как-то по-свойски назвав недавнего героя, спросил старик, – Как же наслыханы. Да нет у нас такого.
– Нет, не его, – выстрелом ответил Митрофан.
– А я дед Панкрат. Чаво сидеть у порога? – старичок, оперевшись на палку, встал, – Пойдём в избу, там скажешь откель ты, к каким сродникам…
Митрофану показалось, что шли они этот десяток саженей очень долго. Старичок то и дело останавливался, что-то поправлял у тына, окольцовывающего амбар, у завалинки дома, словно нянька, знающий, где должно находиться расшалившееся дитё; то здесь, то там замечал и выдёргивал сорную травинку. Возле дома дед Панкрат, остановившись, стал что-то рассматривать в дали.
– Митька! – крикнул он кому-то невидимому, – Зайди ко мне на чарочку.
Обернулся к Митрофану:
– Скажешься пока моим племянником с Воронежа. Мол, батя вольну получил, за что не ведаешь. А сам, мол, на базар приезжал, да не узнал, что хотел, решил остаться.
Старичок хитро прищурился:
– Не боись, паря, – вошёл, кряхтя, в избу. Гость последовал за ним, сильно согнувшись, чтобы не почесать притолокой голову.
Внутри из-за недостатка света изба казалась ещё меньше, чем снаружи. Низкий потолок, маленькие окошки, стены, две лавки вдоль глухой стены, стол – всё цвета познавшего время дерева. И, хотя очень заметно отсутствие женской руки,
