завязался разговор. Налив по стаканчику, Панкрат больше не трогал бутылку. Она стояла возле чашки с солёными огурцами, притягивая Митькин взгляд. Как ни старался Митька разузнать о госте подробности, дед Панкрат всё время уводил разговор, расспрашивая о делах на селе, да у соседнего барина, пока не оборвал посиделки:
– Ша! Пора за дела. Забирай, Митька, чё осталось, – он кивнул на бутылку, – да ступай.
4
Уже неделю жил Митрофан в Юшино. Хотя отчего в Юшино? Как рассказал дед Панкрат, у села имеются и иные имена: по церкви оно было Богоявленским, а некоторые из селян звали его Нарышкином. Самым интересным и успокаивающим для него было то, что состояло село преимущественно из беглых.
– Кругом лихо – возле батюшки тихо, – любит повторять Седой Мирон, сидя на крутом берегу Чёрного озера.
С ним Митрофан познакомился, когда на третий день ходил рыбачить. Вокруг села достаточно озёр, но от избы Панкрата Чёрное ближайшее. Седой Мирон тоже жил неподалёку в большой семье, состоящей из семьи младшего сына Ивана и семьи внука Тараса. Две добротные избы, прикрываемые с луговины длинным хлевом, красовались на улице Подбеково резными наличниками и деревянными крышами. Право слово, хоромы!
Уважали односельчане Седого Мирона, часто приходили за советом по плотницкому делу. В те годы, когда были у мастера и силы, и зрение, а лет в разы меньше, Мирон слыл в Юшино первым плотником. Обучил мастерству детей своих и внуков, а сейчас, как говорят в народе, жил у Христа за пазухой. Каждый погожий день приходил он на озеро и сидел до темна в окружении ребятишек, рассказывая то ли были, то ли выдумку.
– Намедни рубили Селивану Бондарю избу. Путный лес припас для дома Селиван, ровный. Батька-то у него с самим лесовиком знался и сыну, знамо, Сельке-то наказывал: «По ягоды-грибы идёшь в лес, завсегда уважение лесовику окажи, поклонись хозяину. Он тя и обогреет, и насытит».
Когда заводил Мирон речь про лес, а делал он это часто, всегда смолкнет на некоторое время, посмотрит за озеро, словно мысленно спросит разрешение на рассказ у своего кормильца, и продолжит:
– Лесовик он такой. Давеча Мишаниха пошла корову искать, так лесовик её водил вокруг-около. А с чего? С того, что Мишаниха – не баба, мужик. Она до вдовства была не угомонишь, а как Ивана схоронила, так вообще края потеряла. Разе бабье дело сенокос? Мишаниха говорит: «Бабье». Ни в чём от сыновей не отстаёт. Хех, – Мирон усмехнулся, – Баба в портах…
Он беззвучно рассмеялся, тряхнув седой головой.
– Была у Степана Тимофеича9 такая. Спуску мужикам не давала. Где-то под Пензой али под Темниковым сожгли её. Где это видано, чтобы баба поперёк мужика? А ты, внучок, не боись, – он гладит сидящего возле него мальчугана, – не боись. Оно ведь как? На печи волю не увидишь. А воля, она для казака – первейшее дело. Вот Тимоня мой – так звал он старшего сына – и хозяйственный, и семьёй оброс до внучат, а всё одно: выйдет в поле, свистнет-крикнет –
Степан Тимофеевич Разин – донской казак, атаман, предводитель народной войны 1670 – 1671 годов.
