пошёл я, расставил ещё пять бутылок. Целюсь: далеко! Если бы с дробовика, я бы запросто их положил, а с пули – трудновато. Выпулил пять патронов – ни одного попадания. Видел, как одна пуля выбила пыль метрах в двух от бутылки, в которую целился.
– Однако стрелять совсем не умеес…
– Да это ружьё у тебя такое! С таким раздолбанным каналом ствола оно вообще должно не стрелять, а выплёвывать пули под ноги.
– Показать есё, как стрелять нада?
– Чё, патронов не жаль?
– Та… У меня пуль и пороха на дивизию хватит. И масынка для зарядки тозе есть. Да и рузей у меня таких три стуки.
– Да ты чё!!! А продай одну?!
– А мне деньги не нузны. Мне мотоциклетка нада. Тёся болеет, тязело ей на коне в больницу ездить. А в люльке на мотоциклетке я её буду, как сарису, возить.
– Блин горелый! Прям сейчас забирай!
– Сяс не могу, надо оленей в стадо отогнать. Завтра нотью песком за мотоциклеткой приду.
– Так мы сегодня уезжаем!
– Ну и сто. Рузьё забирай, мотоциклетку тут оставь. Клюти только сразу отдай.
– А если скомуниздят?
– Кто? Насы не возьмут. Васы – если возьмут, то пуля в баску прилетит.
Вот так у них, чингачгуков, всё просто. Чуть что – и «пуля в баску». Зато всё по-честному!»
О как, Иваныч! Они дети тайги, люди с другой планеты!
И тут послышался звериный рык, палатка заходила ходуном, и на поляну выполз лохматый, опухший Толик Позин.
Сначала схватился за ручку большого закопчённого чайника, но тут же оставил его в покое. Ему явно требовалась холодная жидкость, а не кипяток. Пошарил мутным, заспанным взором по сторонам, и взгляд остановился на кастрюле с варёной головой налима. Толик взял со стола кружку и зачерпнул из кастрюли бульон. Одним жадным глотком опорожнил её и довольно крякнул. Заулыбался, скорчив гримасу райского блаженства, утер пот со лба, уселся за стол, закинув ногу на ногу, и умиротворённо заурчал, словно сытый кот. Затем притих, ахнул и пристально посмотрел назад, обернувшись через левое плечо.
Лярвы
– Фу ты, блин-малина, опять лярва ко мне присосалась.
– Кто к тебе присосался?
– Да ладно, проехали. Пойду коня привяжу, – и скрылся в кустах за палаткой. Возвращается, застёгивая на ходу ширинку, и громовым голосом просит:
– Парни! Дайте пожрать чё-нить.
– Выбирай. Есть налим вчерашний запечённый, есть хариус сегодняшний, жареный, и уха тоже есть. Можешь есть, – каламбурит Серёга.
Толик садится на скамейку, рассеянно оглядывается по сторонам, затем осторожно берёт хариуса. Пожевав немного, сообщает, что он несолёный, и берётся за налима. Опять не угодили. Запускает клешню в кастрюлю с налимьей головой, отщипывает мясистую щёку и отправляет в рот. Театрально изображает смертельную му́ку на лице и жалобно так скулит: «Ребят! Может, есть чё-нить бульнуть у нас?»
