Только стати в нём было больше – он гордо выпрямлял плечи и ходил, задрав подбородок. От матери брат унаследовал цвет волос. В остальном мы разные.
В детстве эти различия породили мечту об украденном ребёнке, что вынужден жить здесь. Я грезила о том, что правда скоро раскроется и меня заберут любящие мама и папа. Они будут заботиться обо мне, беречь, как сокровище. Время прошло, а за мной никто не пришёл.
Отец нравился мне больше, хотя бы тем, что не стремился проявлять фальшивый интерес. Он всегда был строгим и наказывал за малейшие провинности и не пытался быть иным. Он никогда не говорил, что это всё ради моего блага и счастья. Он никогда не врал. Строгим тоном он повторял: «Ты не имеешь права опорочить честь нашего рода».
– Дочь. – Он сдержанно кивнул, опускаясь на своё место.
– Здравствуй, отец.
Дарлин вкатил в столовую тележку с блюдами, остановился возле стола и стал расставлять их. Первым обслужил отца, после мать, а, когда очередь дошла до меня, она останавливала его.
– Ей только салат, чтобы лишнего не набрала. – Она отпила из бокала, невинно улыбаясь.
– Да, миссис Силити. – Дарлин кивает и ставит передо мной тарелку с зеленью.
Серьезно? Здесь кроме травы ничего нет. Она надеется, что я от голода сама сдохну? Как же сильно хочется закатить глаза и сказать, что-нибудь саркастическое, но наперёд знаю – накажут. Сдерживаюсь, сжимая челюсть, не позволяя эмоциям просочиться. Скорее бы Герет приехал, смогу хотя бы ему высказаться.
– Тебе нужно продолжать тренировки, – заговорил отец. Его внимание было сконцентрировано на мясе, что он разрезал на куски. – Три раза в неделю к тебе будет приходить тренер, в остальное время будешь заниматься самостоятельно до тех пор, пока я не дам других указаний.
– Хорошо, отец.
Они не признают закрытие академии или что-то знают? В случае матери ставила бы на первое, а вот отец явно следует второму сценарию. Но что должно произойти? Академию переформируют? Или всё-таки нас отправят к восстанию?
Спросить не могу – мне не расскажут, а с Геретом поделятся. Это восхищало в брате – на контакт с ним идут охотнее, чем со мной. Приятная внешность уже часть успеха в вытягивании информации, а он был весьма привлекательным. Порой мне приходилось отбиваться от его поклонниц.
Доедаю салат и замечаю опьяневший взгляд матери. Она подносит к губам изумрудный бокал на кривой ножке, делает глоток и чуть его опускает, не желая далеко убирать. Хмыкает, морща нос, в глазах плещется отвращение, готовое перелиться за края. И я понимаю: она скоро заговорит, посыплет оскорблениями, обвинит в уродстве и дурном нраве. Пора уходить.
– Я пойду к себе. – Поднимаюсь, отодвинув стул.
– Тебе неприятно наше общество?
Спектакль начинается, и в этой постановке меня четвертуют к концу первого акта. Во время антракта воскресят, и истязания над плотью и душой продолжаться.
