Глупо это.
Мы подарили две фарфоровые саксонские чашки, остальные разбились. Мне давно они нравились. Если долго смотреть сквозь молочную белизну чашек на солнце, можно увидеть, как шевелятся розовые лепестки расписных цветов. Я уже тогда мечтала о фарфоровых куклах, и мне нужен был образец. Я чашки пожалела, но так решила мама, и я промолчала.
Мы вошли в Мишкин дом, и нас окатила горячая волна воздуха с терпким запахом ванили. Ноги сами понесли к нему. Прямо к праздничному столу, стоящему в эпицентре невидимого тропического облака. Во главе стола сидела немолодая, худощавая женщина. Голубые глаза прищурены, властный подбородок вздернут, в руке мундштук с сигаретой.
– Знакомьтесь, – весело произнес Сергей Николаевич. – Моя мама, Елена Анатольевна. Ученый секретарь.
– Бывший, – веско поправила она.
Мишкина бабушка говорила густым, прокуренным басом. Мне она показалась знакомой. Где-то я ее видела. Не помню.
– Но филолог, – улыбнулся Сергей Николаевич, – ныне, присно и во веки веков.
– Ольга. – Мама протянула руку, вдруг спохватилась и опустила. – А это моя дочь Лиза.
– Красивая у вас соседка, – сказала Елена Анатольевна, глядя на мою маму. – Вербочка белая.
Мама смутилась и покраснела, а я не поняла, то ли Мишкина бабушка маму осуждает, то ли хвалит. Мне она не понравилась. Ученый секретарь… Чему ученый? Ерунда какая-то.
– Ладушка и павушка, – подхватил Сергей Николаевич и пододвинул маме стул. – Садитесь, Вербочка.
– Балабол, – констатировала Елена Анатольевна.
Я снова ничего не поняла, осуждает она своего сына или нет. Зато он рассмеялся весело, от души. Мама не удержалась и улыбнулась в ответ. Сергей Николаевич вдруг перестал смеяться и уставился на маму во все глаза. Ничего удивительного, у мамы необыкновенная улыбка. Она стоит миллион и похожа на солнечный ветер, сияющий и легкий. Мамина улыбка клеймит на всю жизнь, венчая твою голову солнечной короной и надувая твое сердце солнечным парусом. Ее не забыть, ей нельзя сопротивляться, остается лишь поднять руки вверх. Вернее не бывает. Вот Сергей Николаевич и поднял руки вверх. В переносном смысле, конечно.
– Под вашей пятой ключ золотой, Вербочка! – воскликнула Елена Анатольевна. – Вы знаете?
– Знает, – вместо мамы ответила я. – А мне стул? Я тоже, между прочим, женщина.
– Лиза! – умоляюще воскликнула мама.
– Молодец! – восхитилась Елена Анатольевна.
А секретарь ученого ничего, хоть и воображает.
– Садись, маленькая женщина, – очнулся Сергей Николаевич, подвигая мне стул.
– Ха! – из тьмы коридора выпал Мишка. – Давай на кухню помогать, маленькая женщина. Надо пироги таскать.
Я объелась вкуснющими пирогами так, что чуть не лопнула. Мишкина мама оказалась волшебницей от кулинарии. Нам с Мишкой накапали вишневой наливки, и я опьянела – то ли от вина, то ли от обжорства, то ли от непривычного, радостного шума, то ли от странных историй, рассказанных Мишкиной бабушкой. Я слушала
