испытывала, занятая всего-навсего поеданием пищи, сервированной для нее кем-то, а не самой для себя.
Харчевня «Простая вещь» располагалась рядом с домом. Проходя мимо, она всякий раз думала одно и то же: вот если бы не рыба, пожаренная накануне, или борщ, остававшийся с позавчера, она тоже могла бы зайти сюда, как заходили другие, и она обязательно зайдет, когда в холодильнике будет пусто, и закажет эту самую ногу, которая так аппетитно смотрелась в витрине, и проведет время, как проводят другие, не отягощенные мелочными заботами и безденежьем. Но на донышке сознания оставалось сухое и трезвое, что никогда, никогда этого не будет. Никогда она не нарушит устоявшегося порядка вещей: не позволит себе остаться без приготовленного обеда или ужина, равно как без очередной следующей работы по завершении предыдущей. Привычное держало в форме. Памятно было прежнее, за что расплачивалась потерей формы. Содержание ухало туда же. Много положив на собирание себя по кускам, на запреты и заветы, которым училась следовать, она внезапно обнаружила, что с нею стало проще жить, и ей стало проще жить, вот только те, с кем стало проще, исчезли из обихода, удалившись на периферию зрения. Близкие как-то аннигилировались. Кто уехал, кто переехал, кто женился, кто переженился, кто ушел в бизнес, кто сошел с ума, кто скончался, кто покончил с собой.
И все же настал день, в какой она уже не верила, и ноги сами повернули и занесли ее сюда, и она почувствовала себя молодой и свободной в своих желаниях и в осуществлении их, и оказалось, что это ничуть не страшно, а почти, как раньше. Надо, надо себе разрешать. Она вспомнила, как лет двадцать назад, лежа, носом в подушку, в клинике на Пироговке со своей луковицей двенадцатиперстной, в которой образовалась перфорация, услыхала от профессорши, пышнотелой умницы-армянки, с гривой вьющихся черных волос, благородно оттененных серебряной прядью: диета обязательна для вас, но если вам захочется сделать зигзаг – сделайте его, это тоже потребно организму.
Народ прибывал. Харчевня пользовалась популярностью. Здесь не курили, но от висевшего в помещении гула, а, возможно, пара от пищи, воздух в свете низко опущенных ламп казался синим. Ей ничего не мешало. Она сидела в одиночестве за маленьким столиком и, покончив с ногой, собиралась заказать чай с творожным пирогом. Зеленый официантик подошел на секунду раньше, чем она сделала знак, чтобы он подошел. Она была в восторге. Там посетительница спрашивает, не будете ли вы возражать, если она пересядет к вам, проговорил он. Какая посетительница, подняла она бровь. Зеленый еле заметным движением глаз показал на стол наискосок, занятый тремя мужчинами и одной женщиной. Видно было, что простецкие мужики составляют компанию, а молодая белокурая и изящная женщина в украшениях – отдельно. Но эта ваша посетительница, похоже, заканчивает, насколько я могу понять, сказала она. Да, и кофе заказала, но просит разрешения выпить его за вашим столом, сказал официантик. Вы такой славный и так хорошо разговариваете с клиентами, что я не могу
