оставляя след на страницах его творений, но не заснеженной душе.
– Почему все так? – спрашивал он у того, кто должен был знать ответы на все вопросы.
– А ты не забыл, что сделал два дела когда-то, убил дракона и сложил из льдинок слово «вечность». Он не забыл этого, хотя и хотел забыть. Но как это сделать, если потом этому и была посвящена вся оставшаяся жизнь, и не было, и не могло быть никакой другой.
– Я не умру никогда? – спрашивал Поэт.
– Я не сказал этого, но останутся стихи, и страсть, и любовь, да- да, тот, кто не умел любить так смог рассказать об этом чувстве, что даже старый бес прослезился, и захотел понять, что это такое.
Он понимал и любил юмор, но на этот раз даже и не улыбнулся, потому что все было так важно, так серьезно, как никогда прежде не бывало.
И бес решил, что пока не стоит шутить, он сделает это потом, когда его настроение станет другим.
А потом он показал ему Париж, который выплыл из старинного зеркала.
– Что это?
– Париж, тебя там нет, не ищи, тебя там уже не будет к этому времени.
– Но зачем ты мне показываешь этот мир?
Они приблизились к какой-то скамейке, прекрасная девушка, читала томик его стихов, по щекам ее текли слезы.
– Разве это не бессмертие, не то, о чем я говорил? – удивленно спросил он, – пока тебя помнят, ты вечен.
Лицо поэта оставалось совершенно неподвижным, он ничего не ответил. О нем говорили незнакомый адмирал, и слишком хорошо знавший его поэт, вернувшийся с войны.
– Ему ничего не надо было делать, чтобы остаться в литературе и в жизни и после ухода, все мои женщины были влюблены в него.
№№№№№№№
Там была только одна неувязочка. На зеркальной поверхности все еще оставался Париж тридцатых, а может и сороковых годов, но там никак не могли оказаться те, кто был расстрелян. Один из них в том же месяце, когда умер сам Король, а второй чуть позднее. Но это было только грядущее, потому бес и не заботился о правдоподобии, а поэт просто не мог еще знать, как это будет.
Он мог пофантазировать, и потом, ему так хотелось сохранить им всем жизнь. Конечно, он не был от них в восторге, но точно знал, что те, кто придут им на смену будут просто страшны и никчемны, да такими, что у него от ярости аж зубы сводило.
– Она и на самом деле была влюблена в меня? – очень тихо говорил он.
– А в кого еще она могла влюбиться. Одна беда, она никогда не была актрисой, но и им повезло немногим больше.
Он умел утешить даже того, который в утешениях его и не нуждался особенно.
– Скажи, ты знал, что душа моя заморожена навсегда?
– Всякое могло случиться, – неопределенно заметил бес.– Но так лучше, проще, меньше мороки.
– Я видел во сне нынче именно их, – вдруг вспомнил он о видении – об адмирале и поэте.
– И что же ты видел? – поинтересовался бес.
