ткина на протяжении всей жизни, периодически всплывая из глубины памяти. И даже не воспоминания вовсе, а только звуки от них. Возникали как далёкое пульсирующее эхо: грохот захлопывающейся двери; сотрясение стен и шорох осыпавшейся штукатурки; лёгкий звон посуды в шкафу; короткий возглас матери; а затем продолжительное тихое всхлипывание, приглушённое одеялом.
Он даже не понимал, с какой стороны это звучало. Не мог вспомнить, где всё случилось. Будто находился тогда в центре мироздания, и всё происходящее окружало, точно замкнутая оболочка шара, наступало со всех сторон, давило. А сам Антон воспринимал себя частичкой сущности, не ведающей своего биологического и социального статуса. Как собака или любое другое животное, не осознающее собственной половой принадлежности, года рождения, неотвратимости смерти…
В дальнейшем Антон уяснил, что именно так захлопывается дверь за любящим человеком, уходящим навсегда. Потому, что слово «папа», которое он только научился произносить и отождествлять с теплотой и заботой, перестало звучать в его жизни – они ушли вместе…
– Папы у тебя нет!.. И не будет! – с визгом отрезала мать несколько лет спустя, когда на детской площадке он взял за руку мужчину. Того назвал «папой» малыш из песочницы. И Антону этот взрослый великан показался очень знакомым – с приятным голосом, лучистым взглядом и доброй душевной улыбкой.
Голос матери звенел негодованием пронзительно и резко – точно щеколда, навсегда запирающая ту далёкую захлопнувшуюся дверь.
В начальной школе Антон снова увидел знакомую улыбку. Приветливое лицо Юрия Гагарина ласково глядело со страницы учебника. И когда урок космонавтики был пройден, он украдкой вырезал портрет. Носил с собой, оставшись дома один, гляделся в зеркало – искал сходство.
Мать привносила коррективы, колюче цедила:
– Пиши аккуратно, тупица! – стояла сзади, когда Антон, склонившись над тетрадкой, старательно выводил буквы. Но сердце усиленно стучало, а ручка дрожала, голова вжималась от страха в плечи, ожидая очередного подзатыльника. – Что ты уткнулся в тетрадку своим длинным носом, как у отца…
Нос Юрия Гагарина удлинялся.
Антон прижимался грудью к столу, нависал, преодолевая страх, едва повернув голову, опасливо косился на мать.
Та не унималась:
– Ты во мне дыру протрёшь своими бараньими глазами. Ну копия отец…
Глаза на портрете приобретали соответствующую форму.
Антон еле сдерживался, чтобы не заплакать, внутри вскипало и переворачивалось – закусывал губу. Твердил про себя: «… никогда, никогда не буду, как ты…».
А когда по окончании Школы милиции ему предложили пойти служить в Инспекцию по делам несовершеннолетних, в памяти снова возникли звуки хлопающей двери и щеколды. Накрыли гулким эхом, задрожали внутри. Точно это уже он пытался проникнуть оттуда, с лестничной клетки через запертую матерью дверь.
И почувствовав внутри себя неуверенность, Антон отказался. Хотя в данном подразделении были свои преимущества: не надо было заводить разработки, вести оперативно-поисковые дела, вербовать агентуру.
Настоял на своем – получил в обслуживание территорию и стал отвечать на ней за порядок. Боролся с взрослыми преступниками: убийцами, грабителями, насильниками…
В начале службы часто думал об отце. Особенно, когда было трудно. Пытался представить, каким он мог быть, как бы поступил, что сказал. Но со временем понял, что советовать ему некому. Надо решать самому. И всё же… Всё же встречая иногда помощь со стороны какого-либо начальника или полезное нравоучение, он примерял далёкие воспоминания. Как в детстве – мысленно доставал из-за пазухи портрет Гагарина.
Пока был один – ютился в общежитии. Жену, только расписались – привел туда же. С матерью общался нечасто и без желания – в основном по телефону, ссылался на занятость. А когда появился первый ребёнок, мать неожиданно предложила переехать к ней в двушку.
Вскоре родился второй сын, стали жить впятером. Мать с самого начала заняла большую комнату с балконом. Поджав губы, с едва скрываемым недовольством глядела, как Антон выносил на помойку свой письменный стол, ставил кроватку для малыша. Старшему внуку пришлось делать уроки на общей кухне – не хватало места.
Пришла весна 1985 года. Было Заботкину уже целых тридцать лет. Кругом забурлило, и Антон вместе с коллегами по службе окунулся в котёл новой жизни. Скорее, и не жизнь это была вовсе, а только топка её, благодаря которой гудел пар, раскручивался маховик, осуществлялось движение страны. Вперёд ли? Но только в пламя летели не дрова, а души человеческие, людские мечты, а часто и сами люди.
Круглосуточная работа без выходных. Быт без уюта, семья без заботы, дети без ласки. Казалось это было знакомо Антону с рождения…
Закончилась чехарда
