вместе изображали общественность – размахивали руками, возмущались, требовали отправить предателей в тюрьму.
Но, как всегда, не могли придумать, за что. Статей уголовного и административного кодексов не знали и не понимали, поэтому только недовольно ругали постовых, угрожали руководству милиции увольнением и партийными взысканиями за бездействие.
Начальник отдела, дабы показать видимость активной работы, приказал всех митингующих доставлять в отдел и проверять по учётам, снимать отпечатки пальцев, фотографировать, опрашивать. Долго держать не имели права – отпускали. Те, отдохнув и погревшись в милицейских кабинетах, иногда попив чайку, бодренько возвращались на площадь, поднимали припрятанные плакаты.
Заботкин ходил от одного места происшествия к другому. Не торопился. Одевался легко, чтобы не вспотеть. Когда замерзал – заглядывал в кафе или ресторан попроще. Частенько администрация заведения его узнавала, бесплатно поила кофе, с радостью провожала – все же милиционер!
Оформив очередное происшествие, Антон звонил в дежурную часть и вызывал следственную группу из района. Сам шёл дальше. Когда стемнело – машины освободились, но бензин закончился. На двадцать литров, которые выдавали в сутки, много не наездишь – встали на прикол.
В промежутке между ходками Заботкин заглянул в канцелярию и получил очередной ответ на запрос. Читать не стал – оставил на столе. Около девяти вечера, когда коллеги уже разошлись по домам, зашел к себе в кабинет оставить папку с бумагами, чтобы идти домой. Увидел конверт, вспомнил и решил вскрыть.
В сообщении, кроме всего прочего, говорилось, что Мамедова (ранее Никанорова, в девичестве Селюкова) Раиса Петровна проживает в Тверской области, работает в совхозе дояркой. Имеет троих малолетних детей. Муж Мамедов Фарид Назимович – совхозный водитель. Семья считается благополучной – в скандалах не замечена.
Антон недоумевал – странно, каким образом старшая дочка оказалась в интернате Ленинграда? Быть может, Алла не знает, что её мать жива и здорова? Ничего, что отца нет, зато у матери есть семья – можно поехать. Может быть, и та не в курсе – дочку потеряла! Вот встретятся, обнимутся и заживут весело.
Но что-то начало рушиться в голове Антона. А потом подленько засосало под ложечкой – он ощутил, как ломаются проекты и планы, которые он уже наметил, надеялся на осуществление. К чему тогда было готовить дело, посылать запросы, что-то обещать девочке. Почувствовал, будто кто-то собирается его кинуть, обмануть. А точнее – сам себя! Зачем фантазировал, лелеял надежды? А может, не стоит рассказывать Алле о семье? Всего-то утаить информацию, точно и не получал. Пусть девочка спокойно живёт в интернате и не волнуется. Стоит ли перечёркивать то, к чему она уже привыкла? Сорвётся – уедет в деревню и поминай, как звали.
И тут в душу ворвался стыд. Лицо в момент ошпарило, точно кто-то плеснул кипятком. Вспомнились подзатыльники матери, портрет Гагарина, звук хлопающей двери и клятва: я никогда не буду таким.…
Неужели он способен на то, чтобы ради своих производственных
