её защитить. – Замёрзнуть насмерть хочешь, раз копаешься в снегу?!
Матвей провёл рукой по её спине. Алёна вздрогнула, почувствовав ладонь на ягодицах, и удивлённо охнула, когда он подхватил её под колени и поднял на руки, так легко, будто она была совсем ребёнком. Острые белые коленки мелькнули перед глазами, но Матвей, прежде чем уйти со двора опричников, поудобнее перехватил Алёнку на руках, накинув на девичьи ножки край черного кафтала. Сам он остался в простой льняной рубашке, ворот которой трепал крепкий, зимний ветер. В темноте наступившей ночи Матвея было почти не видно. Алёна смогла разглядеть только упрямую, прямую линию челюсти и аккуратную, тёмную бороду. Этой самой бородой он коснулся её кожи, когда пытался… Пытался защитить, но быстрее этой мысли в голове промелькнуло воспоминание, как он прижался губами к её груди. Случайно, конечно. Но… Алёнка заёрзала на его руках, чувствуя, как даже ночью под одним лишь мужским кафтаном ей становится жарко. Она закрыла глаза от стыда и совсем забыла спросить, куда он её несёт. Может, в первую же канаву и выбросит.
Но Матвей упрямо шел вперед по занесённой дороге. Алёна его почти не видела в темноте, только слышала тяжелое и частое дыхание и чувствовала, как он сильнее сжимает руку на её бедре, чтобы не уронить. Ветер бил им прямо в лицо, взвивая с сугробов белые снежинки, они оседали на её лице и его тёмной бороде. Пальцы ног и всё, что было ниже его рук, замёрзло настолько, что она уже ничего не чувствовала. Только старалась сжиматься в комочек, чтобы занимать как можно меньше места и, закрывая глаза, каждый раз думала, что умирает и больше никогда не очнётся. Но потом глаза всё-таки открывались, и она всё ещё была жива, а Матвей всё так же крепко держал её на руках, лишь изредка останавливаясь, чтобы прижать к себе сильнее. Он прошел уже несколько заборов и канав, и нигде не попытался из замерзающей, дрожащей девушки избавиться. Их почти совсем замело, борода Матвея стала белая от снега, будто седая, Алёнка перестала даже его руки чувствовать, когда он, наконец, подошел к какому-то высокому забору.
Вот и всё… Тут он её и оставит, выбившись из сил. Но она настолько замёрзла, что даже заплакать от осознания своего страшного конца не могла. Только прикрыла глаза, сильнее сжимая в кулачки его замёрзшую, вставшую колом рубаху. А Матвей меж тем её не бросил. Он оглушительно громко саданул сапогом в деревянную калитку. А потом еще раз, и еще. Тут же раздался собачий лай, а за ним – мужской голос.
– Это ктой-то по ночам шарится? Иди отсюда, бандюга!
– Открывай дверь, Тихон, чтоб тебя холера подобрала! Быстро!
Звонко лязгнул засов. Дверь быстро отворилась, и Матвей вошел во двор. Большая собака на цепи его как будто признала и тут же замолчала, вернувшись в будку. Двор был небольшой и вычищенный от наваленного снега, Матвей мог бы преодолеть его в пять быстрых шагов, но устал, и шел по дорожке к крыльцу медленно под причитания старого конюха Тихона, который держал светильник в высоко над головой. Он качался на ветру, высвечивая поочередно
