Захар Зубов ничего не ответил, Алёнка протяжно выдохнула и закрыла глаза ладонями – неужели отец Матвея прогонит из дома, и всё из-за неё? Как будто она заразила его своей бедой, как проказой.
4
Отец ничего не сказал, но по наклону головы и взгляду Матвей понял – можно одеться во что-то теплее льняной рубахи. Он быстро скинул свою, промокшую от снега, и бросил на лавку. На минуту призадумался, не послать ли Проську на бабскую половину, чтобы она принесла каких-нибудь их юбок и нижних рубах… Но какие уж тут юбки, если им в одном седле ехать. Только ветер и снег подолом загребать. Одеть её как себя – молодым человеком, и, авось, проедут без приключений? Матвей открыл огромный мужской сундук, стоявший у стены, и несколько минут раздумывал над его раскрытым нутром, а потом без колебаний вытянул оттуда две душегрейки, две пары штанов, рубашки, два коротких зипуна и сапоги. Взять богатые, расшитые мехом, шубы Матвей постеснялся, и без того отец-батюшка отнесся к нему очень снисходительно. Единственное, о чем Матвей жалел, так это о том, что его оружие осталось в казарме. А как ему ехать в ночной лес безоружному?.. Немного поколебавшись, он, не спрося разрешения, прошел в оружейню и взял саблю старшего брата. Ничего, он её вернёт, брат, если и впадёт во гнев, то быстро отойдёт. Взяв саблю в ножнах, Матвей пристегнул её к поясу, когда оделся, а то, что из одежды осталось, сгрëб в руки и, тихо, чтобы не шуметь, вышел из горницы в светëлку.
Девушка сидела там, где он её оставил, только завернулась по самые уши в старый, залатанный тулуп. Только красные блики лучины прыгали на её блестящих волосах, как там, в пропахшей кислятиной и мужским потом опричьей горнице, как у них… Матвей нахмурился, чувствуя, как ему захотелось на девчонку надеть платок, лишь бы огонь не прилипал к ней, как сальные взгляды хмельных мужиков. А она подняла на него глаза и испуганно посмотрела.
– Я отвезу тебя домой, – строго сказал Матвей и протянул одежду. – Оденься. Платье мужское, но так оно сейчас лучше. Ты одевайся, я выйду пока.
Девчонка коротко кивнула и спрятала лицо за волосами. Матвей глянул на неё и, ничего более не сказав, вышел из дома. Ему нужно было седлать коня в дорогу, но Тихон, старый верный конюх, уже и сам управился.
– Да куда же это, батюшка Матвей Захарыч, в такую тёмную, студёную ночь? – причитал он, выводя уже осёдланного коня Угля. Он был настолько тёмным, вороным, что в ночи его было совсем не видно. Только слышно, как он дышит, да снег под копытами хрустит. Глядишь, проскачут они чёрной тенью и никто, никогда их не поймает.
– Уж переночевали бы, Матвей Захарыч! Вам бы батюшке в ноги броситься, он, добросердечный заступник наш Захар Лукич, вас и простил бы. И не нужно никуда бежать, ох, Матвей Захарыч, спаси, Господи, и сохрани.
Но Матвей старого конюха не слушал, вечно он всех, как нянька, баюкал. Потрепав доброго, крепкого коня по шее, шепнул ему в гриву доброе слово, но конь повёл головой в сторону. И тут же за воротами раздался конский топот, а потом крепкий стук в калитку. Тихон снова перепугался и под заливистый
