сценками за гранью законов внешнего мира. Там лица вплывают друг в друга, а предметы не успевают принять четкие очертания, так как органы зрения отключены и приходится импровизировать по памяти, которая и так переполнена. В нашем случае в процесс вмешивается еще и некая третья сила, которая уничтожает большую часть переработанной информации, чтобы новый день мало чем отличался от предыдущего.
Мы просто вырубились в странном месте, но для остальных обитателей с их трепетным отношением к Знанию наш поступок стал очередным доказательством исключительности Седого и показателем моей смелости, как его вечного подмастерья. Нам оставалось кивать, подтверждая их умозаключения. Зачем спорить с людьми, жизнь которых сосредоточена вокруг культа с неясными целями? Хотят видеть в нас нечто большее, чем мы представляем собой на самом деле, – пусть будет так, главное – не стать козлами отпущения в тот момент, когда триумф обернется крахом. Сегодня они носят камни для строительства монумента, а завтра ими же пробьют тебе голову. Окропят кровью алтарь – в качестве расплаты за ошибки, которые сами же и совершили, переложив ответственность. Если им, конечно, позволят это сделать те, кто следит за нами.
Ночь на Червоточине никак не сказалась на Седом, он по-прежнему не видел снов. Мой разум воспользовался моментом, подсунул мне крепкую историю на ночь, остальным бы точно понравилось. Пересказывать ее суть я не стал, чтобы уважение большинства не переросло в благоговение, от которого рукой подать до возникновения новых лидеров культа и внутреннего раскола. Пусть радуются тому, что имеют.
Сон крепко застрял в голове. В нем я то ли стоял, то ли парил над землей. Я не мог видеть части своего тела, скорее был внутри некого ощущения себя. Кем-то вроде призрака без тесной основы, сковывающей движение.
Небо вибрировало, что-то билось в него с той стороны. Оно сдерживало удары, но гул становился сильнее, и огромная, во все полотно, трещина делила перспективу пополам. От нее расходились волны трещин поменьше, пока закат не начал рассыпаться кусками мозаики. Отошедшие куски то исчезали, то снова появлялись на своем месте, будто пространство запуталось с тем, какую именно последовательность деталей оставить для этого угла обзора. Потом цвета и вовсе погасли, проявилось что-то вроде каркаса с сеткой. Шестиугольные ячейки транслировали пустоту. Полотно, натянутое на них, пропало. Оказалось, что все это время никакого горизонта не существовало, мы торчали под гигантским куполом, который передавал нам в сетчатку световые лучи.
Я помнил, что цвета не бывает в природе, это влияние света на несовершенное устройства человека. Получалось, что не было и самих концепций, которыми мы привыкли оперировать, – неба, облаков, солнца, а что тогда существовало на самом деле?
Ячейки вновь завибрировали, экран замигал, демонстрируя новые изображения. Более точные, наполненные, но при этом темные и пугающие. Кажется, мироздание транслировало апокалипсис.
Во мне не
