уверенный, что односумы тыл и бока прикроют. А коль уж увязнут и край подступит, налетят от «маяка» – резерва – первые из первых, отцы и дядьки, вырвут молодых из вражьих рук, собой заслонят.
Даст командир знак – и сомкнутся звенья, пойдут стеной, даст – и рассыпятся, облепят или схлынут, рассеются, а надо – слева, справа, наперехват и как угодно звеньями по очереди или вместе налетят. Играет ими командир, как пальцами по клавишам. Одно слово – односумы. И у запорожцев – такие же, только название другое – «казаны». Потому и медлят те и другие, уважают силу. Чего ж понапрасну штучный товар расходовать?
Так и не вышло сражения. Покрасовались друг перед другом под орудийным огнем: по донцам турки с кораблей стреляли, по запорожцам – русские батареи. Ночью сняли турки запорожцев с косы.
После блистательных русских побед в Таврии и на Дунае центр военных действий сместился на Кубань. Турецкий ставленник, хан Девлет-Гирей, высадился с десятитысячным войском в Тамани и мутил воду среди замирившихся ногайцев. Чечня восстала, калмыцкий хан изменил и ушел за Волгу, раскрыв немирным черкесам дорогу на Дон. И в это самое время вспыхнуло пугачевское возмущение, поставившее на дыбы все Поволжье и весь Урал. Самозванец, сам донской казак, шел с Казани по Волге, приближался к донским пределам.
Вновь решалась судьба многих. Находила туча, не то кровью великою прольется, не то осыплет рьяных донцов чинами и наградами. Два поворотных момента, выплеснувших наверх будущих «верных» и «избранных», были в екатерининские времена для Войска Донского, а может, и для всей России – Петергофский поход и подавление Пугачевского бунта. Ни одна война столько признанных и обласканных властью героев не дала. Собирались по всему Дону отставные и калечные и, выпив на станичном сборе пенного, шли с лихими полковниками навстречу благосклонной (к полковникам) судьбе. А Матвею Платову судьба пока медлила улыбаться, наулыбалась уже, устала. Перебрасывали его с полком на Кубань усмирять зашевелившихся ногаев и закубанские налеты пресекать. Служба бесконечно нудная, кровавая и неблагодарная, хотя и привычная. А кроме того, возвращался он к своим, под другого походного атамана. Кого-то еще назначат, как-то свои Матвея примут… Не выбран он и Канцелярией Войска Донского не назначен, а написан в донские старшины князем Долгоруковым. Потому перед выступлением, набравшись храбрости, оставил Матвей полк и поехал проститься к Долгорукову, как к отцу родному.
Долгоруков его принял ласково:
– Знаю, чего ты боишься. Не бойся, ни одна собака не бросится. Служи честно. Я тебя поддержу.
На немой вопрос Матвея, как же князь его на Кубани поддержит, Василий Михайлович объяснил:
– Я выслал к ногайцам отряд Бухвостова, дабы интересы их соблюдал. Он в состав Кавказского корпуса не входит, по нашей армии числится. Будешь при Бухвостове, – помолчал князь, разглядывая довольного Матвея, потом сказал задумчиво. – Я знаю, казаки меня не любят. И тебя любить не будут, потому что я тебя двигаю. Казаки
