на вторую, потом становилось жалко мужика от услышанных рассказов о несчастном детстве, о больной маме у него на руках, о мечте найти женщину, которая бы понимала, ведь ему так мало надо в жизни – только чуточку счастья. Потом она словно теряла себя, пытаясь обогреть его, и, будто ныряла в глубину без скафандра, оглушенная своей же жалостью, каким-то наступившим безволием и втянутостью в его жизнь. А года через три – оглушенная, связанная по рукам и ногам непонятным и обязательным долгом перед ним, вдруг опомнившись, лихорадочно искала возможность убежать, скрыться, исчезнуть.
Что происходило с ней за эти три года? Заботы, желание угодить, мысли об общем ребенке… Но дети не рождались, угодить становилось все труднее и труднее. И тогда тоска знакомым силуэтом усаживалась у изголовья кровати и перебирала длинными влажными пальцами ее мысли, собирала их в косы, вплетая темный образ безысходности.
Может быть поменять обои? Или купить новые туфли? Так жить невозможно. Нужно что-то менять. И тогда она или била посуду, или вспыхнувшее стремление к новизне заглушало на какой-то миг тоску. Ей чудилось, что жизнь обретала новые краски. И это воодушевление, эта потребность к красоте, казалось, придавала воздушность ее итак легкому телу, блеск ее погасшим за стеклами очков глазам, смысл ее бессмысленному существованию.
Клеились обои, покупались новые туфли или даже платье, проходило и возбуждающее чувство новизны. Но оставалась снова пустота, оставались размеренность и скупость провинциальной жизни, будни с чужим детством на Сахалине, чужими детьми от прежних непонятых браков.
Сухой горечью осадка оставались звуки шаркающих старых домашних тапочек и пропитавший несбывшуюся жизнь запах жареной картошки. Оставалась тоска и усталость, разочарование собой и этой длинной однообразной жизнью. И этого сухого остатка ее жизни было так мало, что, сдунув его с ладони, можно было сказать – кто такая? А ничего и не было?
Что оставляет после себя каждый человек? Горстку сухого остатка? Физическое воплощение себя в детях? Социальную память, как память о своих делах, своей жизни, которую сохраняют другие люди? Но и они уйдут, оставив кучки сухой пыли… Что каждый из нас оставляет после себя в этой жизни?
Сотворенные и рожденные из небытия, в небытие и ушедшие, мы оставляем после себя след погасшей звезды на черном бархате пустой вселенной. Эта вселенная, наполненная нашими мерцающими искрами, живет благодаря мигу нашего существования, искрами, озаряющими для кого-то пустые глазницы времени. Каждое живое или неживое воплощение сущего, является отражением одного единого желания и намерения – жить…
Все сущее, как первозданное зеркало – отражается в своей вселенной, имея и неся собой намерение постоянного творения, и отражаясь в своих творениях. Все есть одно и одно есть все. Жизнь каждого человека существует и отражается в жизнях всех, с кем рядом он живет – в переживании счастья и единения
