Оленька, тише. Какая уж тут Маркиза? Тебе о себе подумать надо! – отвечал ей Николай, а сам еле сдерживался, чтобы не заплакать.
– Это я во всем виновата. Я, а не она. Так зачем же ее?
Николай уложил девушку на кровать и наклонился над ней.
– Оля, это батюшка твой жалеет ее, а не наказывает. Она не оправится от такого. Зачем же мучить скотинку? Так для нее лучше.
Ольга залилась горючими слезами. Он и хотел бы ее утешить, но понятия не имел, как.
– Ты иди, Николя, – услышал он строгий голос Полянского позади себя, – далее мы сами управимся.
– Могу я хоть доктора дождаться?
– Нет, – пожалуй, слишком резко ответил Полянский, но затем сменил тон на приемлемый. – Завтра приедешь. Или я тебе сам весточку пошлю.
– Я приеду.
– Как знаешь, князь.
– Ох, Андрей Александрович, вы злитесь на меня. Я все понимаю. Уж простите, что не углядел!
– Ты иди, Николай. Иди. Не время сейчас и не место виниться.
Николай повесил голову, бросил еще один взгляд на лежавшую на подушках бледную Ольгу и пошел прочь. Вышел из дома и поспешил к распахнутым воротам. Рядом, прислонившись к косяку, стоял конюший. Он держал в руках старое ружьишко и со слезами на глазах смотрел на две лошадиные тени на дороге.
– Я ж ее с жеребеночка растил, как же я ее, голубушку? – спросил конюший, когда Николя поравнялся с ним.
Княжич, не ответив старику, выхватил у него ружье и поплелся туда, где оставил животных. Маркиза лежала на земле, жалобно ржала, вздымала морду и трясла гривой. Конь Николя стоял рядом с ней с опущенной головой. Маркиза, завидев человека, угодливо попыталась встать на ноги, но они снова подкосились, и бедняга упала.
– Ну-ну, хорошая, – похлопал Албашев конягу по холке и заглянул в ее большие добрые глаза.
В них, несмотря на жуткую темень, он смог различить грусть, печаль и слезы боли, которую сейчас испытывала Маркиза. У Николя запершило в горле. Он отогнал Ретивого. Собрал волю в кулак и приставил дуло к лошадиному лбу. Закрыл глаза. И на счет три сделал-таки выстрел. Тот гулом отозвался по округе. С губ Николая непроизвольно сорвался стон. Теперь он стоял над трупом, держа ружье на весу. Глаз не открывал, словно боялся, что кара небесная сейчас падет на его плечи. Да и посмотреть на дело рук своих у него не хватало никаких человеческих сил. Быть может, так и простоял бы тут до утра, если б не почувствовал горячее дыхание около уха. Ретивый тихонько куснул хозяина за мочку передними зубами и вздохнул тяжело, будто то человек, а не животное. Николай, борясь со своими страхами, осторожно открыл глаза. Маркиза лежала с неестественно запрокинутой головой. Один глаз ее смотрел на него с осуждением и словно спрашивал: «Зачем же вы так со мной?»
Николя положил ружье подле лошади, достал из кармана накрахмаленный белый платок и шумно высморкался. Смахнул с ресниц слезу и, поставив ногу в стремя, запрыгнул на Ретивого.
– Пойдем домой, голубчик мой, – прошептал ему Албашев, а потом, как мальчишка, обнял его за шею и прижался лицом к жесткой
