голубчик, ничего боле не желаешь?
– Пускай собака заговорит! – упрямо повторил Коля.
Неизвестная гражданка сочувственно покачала головой, нижняя губа ее разочарованно отвисла. Она попятилась и рассыпалась снопом искр в осоку.
«Не заболел ли? – думал Кадушкин, идя обратно. Под лестницей, где он жил, и впрямь было сыро. – Привидится такое! И не поверит никто».
Он фыркнул себе под нос и покачал головой. На всякий случай обернулся, но мрак был непроницаем, и Коля, шаркая о доски валенками, подошел к входу.
На освещенном крыльце стояла Найда и, опустив морду в кастрюлю, сосредоточенно поглощала остатки бифштексов и шницелей, оставленных специально для нее из ресторанных отбросов. Коля вспомнил свою шутку с желанием, и ему стало весело – прищуренный глаз блеснул в лучах фонаря.
Заметив хозяина, собака покосилась на него и, не переставая жевать, невнятно произнесла:
– Не мытьем, так катаньем! Угробишь ты меня – опять мясо с перцем! Она судорожно проглотила кусок и сунула морду в кастрюлю.
На сей раз ноги Коленьки стали ватными. Он бессильно опустился на землю и принялся щипать себя за нос. На всякий случай еще раз посмотрел в темноту и, на миг задумавшись, твердо решил пойти лечь спать.
– Дошел я, Найда, до ручки – мерещиться всякое начало! – пролепетал Коля и сделал попытку подняться.
– Давно тебе пора, зануде, – раздался низкий грудной голос, и Найда села на задние лапы, повернув голову с открытой пастью и высунутым языком в сторону сторожа.
– Стало быть, не померещилось, – вздохнул Кадушкин и с опаской взглянул на собаку.
Найда страдала одышкой и не торопилась продолжить разговор.
– Ну, Найдочка, скажи что-нибудь. Скажи: «Коля», скажи: «Коля любит Найду».
Еще минута – и сторож принялся бы сюсюкать с собакой, как малое дитя.
– Я тебе все скажу, отдышусь только! – прохрипела псина и закашлялась.
Кадушкин хотел постучать ей по спине, но Найда выразительно посмотрела на его руку, и он передумал.
– До петухов успею ли? – пробормотала собака, чтото вспоминая. – Знаешь, Кадушкин, какой самый черный день в моей жизни? Когда ты купил меня трехмесячной девчонкой и притащил к себе.
– Отлично помню! Торговал в ларьке на вокзале, в нем и жил. Что тут плохого? Ты же собакой была, но если бы сразу заговорила – отвел бы в цирк. Я же добрый!
– Ты бы отвел! Как запер в ларьке, так семь лет и просидела за стеклами: всех друзей твоих, что ночами за бутылкой приходили, по запаху узнавала. До сих пор в ушах стоит: «Лимонаду нет… Пиво вчерашнее…»
Собачьи обвинения задели сторожа за живое.
– Ах ты, Царевна-лягушка! В ларьке ей не понравилось! – Он прихлопнул ладонями по коленкам. – Да такой будки во всем городе ни у кого не было – тепло, сытно, никаких насекомых!
– Видно, и говорить-то с тобой
