он обозревал мир. Вспомнил тысячи безликих рук, сующих ему мелочь и ждущих сдачи. Вспомнил щенка, который скулил за спиной и скреб его когтями, пытаясь дотянуться до стеклянного окошка.
Вспомнился ему и бульдозер, уносящий прогнивший ларек в груду мусора, и холмик бутылочных пробок, выросший на этом месте за те длинные и скучные годы, что промелькнули как один день. В то утро, рычащее бульдозерным мотором, ему казалось, что он пропал и деться ему некуда, так как те места, где ему предлагали работать, были суетны и крикливы. И пребывал он в этом состоянии до тех пор, пока после недолгих мытарств не очутился на тихом месте ресторанного сторожа в музее-заповеднике, чья тишина охранялась целым государством.
Уже не было желания спорить с собакой и слушать ее тоже не хотелось. Хриплый, с одышкой голос рвал в Кадушкине какие-то нити, связывающие его в одно целое. Почувствовал он приближение того состояния души, когда на его глазах рушился ларек, но сейчас не хотелось сжаться в комочек, а захотелось убежать, закричать, потребовать…
И он побежал и закричал:
– Э-ге-гей! Бабка! Есть у меня желание, есть!
Сторож бежал по настилу, спотыкаясь, и кричал. Его голос прыгал по воде и возвращался эхом, отраженным от соседних островков.
– Куда же ты? – хрипела ему вслед Найда. – При чем здесь бабка?
Но Коленька рвался к тому месту, где недавно веселилась добрая старушка. Он метался по кустам, заглядывал за валуны, смотрел на небо, но голубого облачка нигде не было.
Неизвестно, сколько бы еще бегал Коля по прибрежной низинке, если бы к ночному шелесту листвы и мягкому журчанию волн не прибавился новый звук: из-за гребня со спящим погостом и покосившейся часовенкой донесся крик петуха.
Ночь свирепствовала еще во всю силу, но произошло нечто неуловимое: звезды не так уже отражались в воде – с берега стекал туда легкий туман; лунный серп подернулся молочной пеленой, а не горел нестерпимо в небесной пустоте. Робко, но неумолимо приближалось утро. Утро совершенно нового, ни на что больше не похожего дня. Коля Кадушкин выбрался из зарослей и направился к фонарю. У входа было пусто. Найда ушла. Коля облокотился о перила, расстегнул пуговицы душегрейки и глубоко вздохнул.
Острова плыли в звездной пестроте, частью погружаясь в туман. Озерные хищники начинали плескаться, шлепая сильными хвостами по гладкой воде. Боковой лунный свет серебрил купола. Сказочный, полный чудес мир предстал перед Кадушкиным, разверзнулся своей бесконечностью и растворил ту оболочку, за которой он, Коля, просидел столько лет!
…Из ночной мглы выступила громада трехпалубного туристического лайнера. Теплоход, дав короткий гудок, начал делать широкий разворот, чтобы пришвартоваться у пристани. К притихшему сторожу подошла собака и, выставив вперед пасть, принялась лаять на плывущую в клочьях тумана, расцвеченную сигнальными огнями махину теплохода. При этом она приветливо махала обрубком хвоста…
