глазами.
– Поднимайтесь, пойдем обратно в дом, – велела я. – Будем лечить ваши боевые раны. Кр-расавицы! И белье подберите, негоже ему тут валяться.
Они подчинились и все так же растерянно побрели в усадьбу. Дорогой я украдкой на них посматривала. Хороши! У каждой в кровь разбиты губы и нос, под глазами наливаются синяки, волосы всклокочены, одежда в беспорядке, у Степаниды на шее следы от Танькиных пальцев. В людской девчонки произведут фурор.
Однако меня беспокоило другое. Вторая вспышка агрессии за неполный день. И какая! Не успей я оттащить Таню, Степа, верно, была бы мертва.
Дикость, просто дикость. Они же себя сестрами названными считали. И вдруг такое! Неужели это из-за Навроцкого? До его появления в Светлом ни о чем подобном и помыслить было нельзя. Случались у нас, конечно, и ссоры, и брань, но никогда не было такой откровенной ярости, такой жгучей злобы.
Господи, что же это?! Они ведь сцепились из-за пустяка. Ключница чуть не кинулась на приказчика из-за свечек, эти две клуши подрались из-за грязного белья…
Навроцкий говорит, что он не демон, а человек. Врет, как есть врет! Может, на нем проклятие какое? Чтоб сеять вражду и распри там, где он появится?
Но… Разве так бывает?
Вечером барин позвал к себе в кабинет обеих прачек и долго отчитывал за их драку. В людскую они вернулись поникшие, и сразу ушли спать. Степан с Федькой попытались над ними подшутить, но девушки выглядели настолько потерянными, что балагуры быстро отстали. Подробностей сражения ни я, ни сами Таня со Степанидой никому не рассказали.
Перед сном я со всей искренностью своего сердца просила Бога защитить Светлое от демона в человеческом обличии, ибо справедливо полагала, что если Навроцкий у нас загостится, лежать усадьбе в руинах.
Бог меня услышал. На следующее утро Навроцкий уехал.
Глава 4
Усадьба Кротовых. 1826 год
Провожать дорогого гостя вместе с господами вышла вся дворня. Я же осталась в доме и наблюдала за проводами из открытого окна.
Павел Петрович искренне сетовал, что пребывание Владимира Александровича в Светлом оказалось столь скоротечным, заверял, что здесь ему теперь всегда рады, и он может приезжать когда заблагорассудится. У Полиньки же глаза были на мокром месте, и она с большим трудом сдерживалась, чтобы не зареветь.
Когда коляска Навроцкого скрылась из виду, барышня дала себе волю – убежала в дом, упала в спальне на кровать и прорыдала до самого вечера. Она ничего не ела, наотрез отказалась разговаривать с отцом, и только лила слезы.
Я все это время сидела рядом, гладила ее по спине и тихим голосом рассказывала всякую ерунду, желая хоть как-то ее успокоить. Получалось плохо. Поля то и дело срывалась на крик, рассказывая мне по десятому разу, как вчера перед самым ужином приехал человек Шишкина и привез записку, прочитав которую Навроцкий засобирался в Рясск – мол, приятель дела завершил и теперь с нетерпением ожидает, когда Владимир Александрович вернется к нему от Кротовых.
