его прежде?
– Я не мог вас нигде раньше видеть? – осторожно спросил он.
– Нет, – уверенно проговорила она. – А почему вы спрашиваете?
– Вы мне кого-то напоминаете.
– И кого же?
– Не могу вспомнить. – Он отрицательно покачал головой. – Нет, не могу…
Она встала из-за стола.
– Прощайте, пан Пташка.
– Прощайте, – сказал он.
Пани Кох направилась к выходу. Он следил за ней взглядом. Она вышла из кафе, открыла дверь черного автомобиля, стоявшего у тротуара. И тут внимание Пташки приковал к себе силуэт женщины на заднем сиденье. Было в нем что-то определенно знакомое, завораживающее. Ему даже показалось, что женщина повернулась в его сторону и теперь смотрит на него. Но как только дверца за пани Кох захлопнулась, машина тронулась с места и была такова.
Пташка заказал себе еще чашку кофе, а к ней – рюмку бехеревки. Чуть позже, переходя улицу, он вспомнил еще один фрагмент своих многолетних поисков. Чем же был так важен Мирославу Владовичу этот Дионисий из Идона? Пташка решил навести историческую справку о византийце.
Попав в бурю Четвертого крестового похода, захваченный ею, Дионисий выжил. Он был выброшен на твердый, как крепость, валун. Имя которому – Никейская империя. Оказался при дворе в чине главного архивариуса императорской библиотеки. А потом исчез. Что было еще интересного в этом человеке для профессора Владека Пташки? Пожалуй, одно: годы жизни византийца точно совпадали со временем жизни старого аристократа, запечатленного в камне, в подземелье замка Волчье логово. Того, кто был последним, поклонявшимся Дракону, – своему владыке…
Широкоскулое лицо пани Кох, девушки с фигурой циркачки, показалось ему лицом фанатично преданного своей работе солдата. Оно не отпускало Владека Пташку весь следующий день. Именины коллеги, куда он был зазван, стали для Пташки настоящей пыткой. Потому что его толкали в бок, приглашали пить шампанское, а он, точно лунатик, бродил по невидимому для всех окружающих канату, балансировал с завязанными глазами. Он шел упрямо, назло всем, особенно тучам, которые все сгущались и сгущались над его головой!
Тучам, которых он, увы, не видел… Лишь холодный ветерок приближающей бури, настоящего торнадо, касался его губ и век.
И вот следующим вечером это случилось. Непроизвольно быстро он поднялся с кресла, бросился к рабочему столу, к ящикам, где прятались архивы, запечатлевшие самые невероятные открытия в его жизни. Часть папок он выложил на стол, другую – на пол. Со стороны случайному наблюдателю он напомнил бы обезумевшую борзую, наконец-таки, вопреки всем хитростям противника, напавшую на долгожданный след.
– Не может быть, не может быть, – твердил он, выхватывая папки, жадно рассматривая надписи на них.
А потом одна из них загорелась в его руках, вспыхнула, он аж подбросил ее кверху, но удачно поймал. Распахнул ее. Листы, кажется, обжигали ему руки. Не успевал один попасть в пальцы, как уже выпархивал прочь, превращаясь в пепел, уступая место следующему.
