и… выдохнула. От звонка Дару меня отделяли какие-то считаные секунды, натянувшиеся невидимые нити внутри. Я могу ему позвонить, могу попросить меня забрать, могу даже собрать вещи, но мне ясно дали понять, что меня не отпустят.
Меньшее, что получится из этого звонка – это конфликт брата с Ландерстергом. Если Даргел узнает обо всем, он… нет, я не имею права впутывать его во все это. Я вообще не имею права ничего ему говорить. Никому не имею.
Даже Рин.
Особенно Рин.
Я разделась как никогда аккуратно, повесила платье на плечики. Стоя в душе, смотрела на бегущие по запотевшему матовому стеклу капли воды, все отчетливее убеждаясь в том, что я должна сделать.
Глава 3
В комнате было невыносимо тихо – несмотря на то, что в этой резиденции никогда не было так шумно. Если честно, даже в последнюю неделю, когда подготовка к праздничной ночи шла полным ходом, даже тогда в ней не было так шумно, как сегодня. И даже в ту неделю, когда основная подготовка еще не началась, в ней не было так тихо, как сегодня в моей комнате. Или во мне.
Торн уехал на следующий же день до завтрака: он зашел попрощаться и сказать, что в силу сложившейся ситуации требуется его постоянное присутствие в Хайрмарге. Я бы сказала ему, что он попросту убегает, но если бы я что-то сказала, во мне снова проснулись бы чувства, а этого я позволить себе не могла. По крайней мере, не в ближайшее время.
Поэтому я попрощалась, пожелала ему скорейшего разрешения всех вопросов и самоустранилась из этой ситуации. Так же, как самоустранился он. Мы оба существовали в одной реальности, но по обе ее стороны. Я видела, как было объявлено об аресте Эллегрин Рэгстерн, я слышала резкие заявления ее отца и наблюдала за волной, всколыхнувшейся над миром иртханов в Ферверне.
Впрочем, волна прошла стороной, не задев меня.
В резиденции Торна меня вообще ничего не могло задеть, а учитывая, что я запретила себе думать об этом и чувствовать – тем более. Вторая волна накатила, когда родители Мистхарда попытались заявить претензии по поводу ментального допроса, которому подвергли их сына, но эту тему тоже достаточно быстро закрыли. Особенно принимая во внимание тот факт, что их сын оказался причастным к покушению, и то, что ему теперь тоже предстоял суд.
Я наблюдала за этим равнодушно и отстраненно, настолько, что временами мне самой не верилось в то, что все это происходит со мной. Меня записали в «неприкосновенные», а то, что обо мне писали в сети… ну, я предпочитала думать, что это пишут о моей однофамилице из Хайрмарга.
Моя жизнь разделилась на «до» и «после», и наверное, я никогда раньше не думала о том, что такое политика. То есть не то что не думала, я даже не представляла, и сейчас предпочла бы и дальше оставаться в блаженном неведении, но было уже поздно. Механизм уже был запущен, шестеренки крутились, и Лаура Хэдфенгер стремительно, день за днем, становилась Лаурой Ландерстерг – ларркой, спровоцировавшей бывшего однокурсника, соблазнявшей его и позволившей случиться тому, что случилось, и так далее, и тому подобное.
