отряда, капитана второго ранга Машкова. За глаза кавторанга называли Машкой – естественно, имея в виду вовсе не распространенное женское имя, а простой и остроумный агрегат для натирки вощеных полов, представляющий собой увесистое бревно с ручкой и набитыми на него снизу сапожными щетками, также именуемый «машкой».
Откровенно говоря, Кокоша сильно сомневался в правдивости рассказа товарища старшины второй статьи. Несмотря на свое прозвище, кавторанг Машков был настоящий мужик и, не колеблясь, одним ударом пудового кулака снес бы башку любому, кто рискнул бы бросить на его супругу нескромный взгляд. Разумеется, даже услышав собственными ушами грязную болтовню Лопатина, мараться о матроса срочной службы кавторанг Машка не стал бы, но жизнь этому умнику устроил бы такую, что тот потом навсегда утратил бы интерес к женщинам, особенно к чужим женам. Так что, разглагольствуя на данную скользкую тему, Лопатин сильно рисковал, и это заставило Кокошу в очередной раз заподозрить, что товарищ старшина второй статьи не так умен, как хочет казаться, а пожалуй, что и вовсе глуп как пробка.
Вероятно, Лопатин и сам сообразил, что в присутствии молодого матроса продолжать повесть о своих сексуальных подвигах не совсем разумно, и довольно неуклюже закрыл тему, пробормотав что-то по поводу салаг, которым такие разговоры слушать вредно – а то, дескать, на них никакого брому не хватит и в бане потом придется мыться с оглядкой. Мол, им, отморозкам, все равно, к кому пристраиваться – хоть к бабе, хоть к соседу по кубрику, хоть к старослужащему, хоть к дырке в заборе…
– Да, борзая пошла молодежь, – сокрушенно вздохнул Тихон, стряхивая пепел на недавно вымытый Кокориным пол. – Все им по барабану. Говоришь ему: это, мол, для твоей же пользы, чучело ты земноводное, – а ему хоть кол на голове теши. Ну, ни хрена не доходит! Как дети малые, ей-богу, так и норовят то мамке пожаловаться, то командиру настучать…
Кокорин насторожился, как сапер, неожиданно очутившийся посреди минного поля без металлоискателя в руках.
– Ну, не скажи, – лениво возразил Тихону Плекс. —Есть, конечно, чмошники, но не все такие! Вон, возьми, к примеру, Кокошу.
Все трое снова повернулись к Кокорину, и он лопатками почувствовал тяжелый взгляд стоявшего у дверей Рашидова. О том, чтобы устроить перекур, который предлагал ему татарин, естественно, не могло быть и речи. Больше всего разговор старослужащих смахивал на прелюдию к очередной воспитательной беседе, а стало быть, ухо следовало держать востро. Кокорин ломал голову, пытаясь понять, чем провинился, но на ум ничего не приходило. Правда, большого значения это не имело: для того, чтобы покуражиться над Алексеем Кокориным, каких-то особенных причин, как правило, не требовалось, достаточно было желания.
– Возьми хоть Кокошу, – повторил Плекс. – Это ж боевой парень, морская душа! Альбатрос, мать его за ногу! Разве такой парень стучать побежит? Ну, скажи, Кокоша: не побежишь ведь?
– Не побегу, – сказал Кокорин.
Это была правда. Жалобщиков
