жизнью лучше рисковать? – спросила Вероника.
Артынов словно споткнулся. Потом, глядя ей в глаза, ответил медленно и ясно:
– Вашей жизнью я не рискну никогда. Мне довольно того поля на границе.
Теперь они молчали оба. В гулком пространстве парадного Вероника слышала сердцебиение. Его, ее? Она не знала.
Артынов первым нарушил молчание.
– Поедемте со мной в Москву, – сказал он. – Я приехал только за вами. – И добавил быстро, чтобы она не успела возразить: – Если вы волнуетесь за доктора… С ним здесь ничего не станется. Это действительно было недоразумение, ошибка заезжего хвата. На вашего Цейтлина весь минский истеблишмент молится, чтобы лечил их драгоценные желудки и нервы. – Он замолчал. Горло его судорожно дернулось. Потом произнес: – Вы правы, мне противно находиться с ними рядом. Не позднее как через месяц я буду за границей. Поедемте со мной, прошу вас.
– Продолжите работать на них в Европе?
– Вас это никак не коснется. Чем угодно готов поклясться.
Она не могла больше видеть в его глазах то, что видела в них сейчас.
– Ты обманываешь себя, Сережа, – чуть слышно проговорила Вероника. – Ты так хочешь меня убедить, что и себя готов обмануть.
Его рука, лежащая на лестничных перилах, побелела так, слово ее перетянули жгутом.
– Я тебя так люблю, что готов еще и не на это, – белыми же губами произнес он.
– Но ты слишком умен, чтобы себя обманывать. – Ей пришлось собрать все свои силы, чтобы ни руки его не коснуться, ни губ. – Не знаю, какой случай тебя с ними свел. Но они тебя уже из своих лап не выпустят. И избивать вынудят, и убивать. И оправдание ты этому для себя найдешь. А я не найду. Никогда. Ни для тебя, ни для себя.
Она понимала, что он вглядывается в нее так пристально, потому что видит каждую ее черту ясно, как и она видит его черты, весь его облик.
Он врезается сейчас в ее сознание, в ее память, в нее всю. И это единственный способ, которым он может остаться с нею. Единственное, что не разрушит ее и что поэтому для нее возможно.
Когда за Вероникой закрывалась дверь парадного, она не слышала ни движений Сергея, ни даже его дыхания. Но весь он был в ней, теперь уже навсегда, навечно, это она знала.
«Может быть, потом это сделается не таким острым. Перестану просыпаться в слезах. Буду работать. Жить день за днем. Буду спокойна и даже счастлива одна».
Все это – работа, будняя жизнь – могло сложиться в будущем так, могло иначе.
И лишь одиночество, бескрайнее, безграничное, было ей обещано наверняка и навсегда.
Часть II
Песчаная Роза
Глава 1
Ксения не поняла, не осознала, когда песок перестал пугать ее своей мертвой громадой. Хотя такое должно было запомниться. Папа говорил, что Геродот называл Сахару страной страха и жажды. Так и есть. И то, что она перестала
