ее кулаком по лицу. Она же не издала ни звука и только присела, и тотчас же у нее из носа пошла кровь. Старик, влезая на печь, бормотал: «Экой срам – то, срам. При гостях —то! Грех какой!». Старуха сидела молча, сгорбившись и о чем – то думала. Фекла качала люльку. Сознавая себя страшным и довольный этим, Кирьяк зарычал зверем, чтобы казаться еще страшнее, схватил Марью за руку и потащил к двери. Увидев гостей, он помолился на образ: « Братец с семейством приехали …Извините». Долго пил чай, потом захрапел.
Ни лада, ни любви, ни понимания нет в этой семье. Но как хочется всего этого каждому. Кирьяку с похмелья было стыдно перед братом: «Водка – то что делает. Ах, ты боже мой. Уж вы, братец и сестрица, простите Христа ради, сам не рад».
Старуха весь день дерется, ругается так, что на улице останавливаются прохожие. Следит за каждым съеденным куском. Старика обзывает то лежебокой, то холерой. Умирающего сына попрекает нахлебничеством и тем, что мало денег присылал из Москвы. Обижает внучат так, что они в Успенский пост рады подлить ей молочка в размоченный хлеб, чтобы оскоромилась и горела за это в аду, бьет их в тот момент, когда они было увидели в небе « ангельчиков», размягчились душой и прозевали гусей.
И эта же старуха становится перед образом, начинает думать о грехах, о смерти, о спасении души. Но нужда и забота перехватывают ее мысль. «…она тотчас же забывала, о чем думала. Молитв она не помнила и обыкновенно по вечерам, когда спать, становилась перед образом и шептала:
Казанской Божьей Матери, Смоленской Божьей Матери, Троеручицы Божьей Матери».
Марья была неграмотна, не знала никаких молитв, не знала даже « Отче наш». Она и Фекла были крайне неразвиты и ничего не могли понять. Обе не любили своих мужей. Марья не только не боялась смерти, но даже жалела, что она так долго не приходит, и бывала рада, когда у нее умирали дети. Придя с Ольгой в церковь, она остановилась у порога и не посмела идти дальше. И сесть не посмела, хотя к обедне заблаговестили только в девятом часу. Так и стояла все время. Когда в церковь вошли нарядно одетые члены помещичьей семьи, Марья глядела на них исподлобья, угрюмо, уныло, как будто это вошли не люди, а чудовища, которые могли раздавить ее, если бы она не посторонилась. А когда дьякон возглашал что-нибудь басом, то ей всякий раз чудился крик: « Ма-арья!» – и она вздрагивала. Только в Ольге, которая утешала ее после побоев мужа, увидела она единственного близкого, родного человека, хотя та ей лишь советовала: «Терпи, и все тут. В писании сказано: аще кто ударит тебя в правую щеку, подставь ему левую. Терпи, и все тут. Сказано: придите все труждающиеся и обремененные».
Фекле же, напротив, была по вкусу вся эта жизнь: и бедность, и нечистота, и неугомонная брань, Она ела, что давали, не разбирая; спала где и на чем придется; помои выливала у самого крыльца: выплеснет с порога, да еще пройдется босыми ногами по луже. И она с первого взгляда возненавидела
