ночь также была не хуже первой, вернее, так начиналась…
Федот шёл по тропе, Аленка всё смеялась.
– Я вот сейчас одолень- траву найду, да найду цветок папоротника, все клады нам и откроются, – говорила девушка, всё смотрела под каждый листок.
– А ты всё обдумала, Алёна? А телега или тачка где? На чём золото повезёшь?
– Ты, Федот, сильный, дотащишь, – нашлась красавица.
Луна светила полная, да и ясно было, так что на опушке леса было не то что светло, но не темно. Неугомонная Алёнка всё искала своё счастье, да и нашла пол кустом. Вот она откинула ветки, и обомлела.
– А! – побледнев, закричала она, – кидаясь к юноше, и залилась слезами.
– Чего? Да неужто клад? – не поверил парень, взяв девушку за плечи.
– Фома это, – запричитала девушка, начиная шмыгать носом, – убитый…
– Да ладно…– только сглотнул он, наклонился, и тоже откинул ветви.
Фома лежал на спине, раскинув руки и смотрел в чёрное небо невидящими глазами. Напротив сердца, на рубахе расплылось маленькое красное пятнышко.
– Кто ж его? – Алёна заглядывала в глаза спутника, не ожидая овета на свой вопрос.
– Ладно, всё равно отнести надо, – вздохнул Федот, и присев, поднял мёртвого на руки.
Алёна, всё плача, нашла рядом картуз брата, и платок Марфы. Юноша нёс тело друга по тропинке, к деревне. И не знал раньше, что так тяжело нести неподатливое неживое тело, руки затекали.
– Ничего, скоро дома будем, – всё приговаривал он, – Алёна! Домой беги, предупреди мать и отца, пусть встретят.
– Я сейчас, – и быстроногая девушка побежала в деревню, домой.
У Федота уже руки одеревенели, но он шёл и шёл, как наконец, услышал, что навстречу ему бегут люди.
– Парень, ты где? – кричал отец Фомы, Панкрат Семенович.
– Здесь я, дядя Панкрат, – отозвался юноша.
– Федот! Идём мы!
Прибежал и встал перед ним ещё нестарый Панкрат, да два старших брата Фомы- Кузьма и Лазарь, державшие в руках большой кусок грубого полотна.
– Положи его, – тихо сказал мужчина, – мы отнесём.
Федот только кивнул, и присев, осторожно положил убитого на траву, и отошёл назад на два шага. Братья растелили мешковину, и положии на него тело, перекрестились. Затем, взявшись за края полотна подняли, Федот взялся за четвертый угол. Только стало светать, солнце вставало, но и радости не было, какая тут радость? Шли быстро, только в деревне из-за плетней выли собаки, да стали сбегаться люди, услышав про беду. Наконец дошли до дома, где у калитки стояла мать Фомы, Евдокия Афанасьевна. Федот только ещё ниже опустил голову.
– Несите домой, – сказала женщина усталым и мёртвым голосом, – спасибо, Федот, что в горе помогаешь.
Юноша только кивнул. Они занесли тело, положив его на лавку в доме. Он еще раз глянул на мёртого Фому, на ранку, похожую на красный цветок
