близится! Послушай, сталь живая,
пристанешь ли опять ко мне?..
Г а н у с
Не знаю…
Не думаю… Я, видишь ли… Но, Тременс,
ты не сказал мне про мою Мидию!
Что делает она?..
Т р е м е н с
Она? Блудит.
Г а н у с
Как смеешь, Тременс! Я отвык, признаться,
от твоего кощунственного слога, —
и я не допущу…
В дверях незаметно появилась Э л л а.
Т р е м е н с
…В другое время
ты рассмеялся бы… Мой твердый, ясный,
свободный мой помощник – нежен стал,
как девушка стареющая…
Г а н у с
Тременс,
прости меня, что шутки я не понял,
но ты не знаешь, ты не знаешь… Очень
измучился я… Ветер в камышах
шептал мне про измену. Я молился.
Я подкупал ползучее сомненье
воспоминаньем вынужденным, – самым
крылатым, самым сокровенным, – цвет свой
теряющим при перелете в слово, —
и вдруг теперь…
Э л л а
(подходя)
Конечно, он шутил!
Т р е м е н с
Подслушала?
Э л л а
Нет. Я давно уж знаю —
ты любишь непонятные словечки,
загадки, вот и все…
Т р е м е н с
(к Ганусу)
Ты дочь мою
узнал?
Г а н у с
Как, неужели это – Элла?
Та девочка, что с книгою всегда
плашмя лежала вот на этой шкуре,
пока мы тут миры испепеляли?..
Э л л а
И вы пылали громче всех, и так
накурите, бывало, что не люди,
а будто привиденья плещут в сизых
волнах… Но как же это вы вернулись?
Г а н у с
Двух часовых поленом оглушил
и проплутал полгода… А теперь,
добравшись, наконец, – беглец не смеет
войти в свой дом…
Э л л а
Я там бываю часто.
Г а н у с
Как хорошо…
Э л л а
Да, очень я дружна
с женою вашей. Мы в гостиной темной
о вашей горькой доле не однажды
с ней говорили… Правда, иногда
мне было трудно: ведь никто не знает,
что мой отец…
Г а н у с
Я понимаю…
Э л л а
Часто,
вся в тихом блеске, плакала она,
как, знаете, Мидия плачет, – молча
и не мигая… Летом мы гуляли
