теперь белые одежды, но лицом был тёмен по-прежнему. Он говорил, что люди забывают, что я их Бог.
– Бог должен быть кровавым, – шептал он шепелявым ртом, так как голос к старости почти ушёл из него. – Бог должен требовать жертв. Они должны бояться тебя, и тогда ты станешь великим.
Я слушал его молча. Я мог сжечь и его, и всех обитателей города. Мог обрушиться на них карающим пламенем, убить скот, отобрать детей, сжечь урожай и разрушить дома. Я мог сделать так, чтобы меня боялись. Но я хотел сидеть на площади и рассказывать сказки. Мне было дорого то, что я создал. Ибо, оборачиваясь назад и глядя вперёд, никогда я не был так счастлив.
Ша жил в большом зиккурате – как называли люди мои ступенчатые дома, – ел вдоволь, имел десять жён и много одежды. Но не простил людей за своё нищее прошлое. Теперь он не любил их ещё сильнее.
Как червяк точит здоровое дерево, так и власть точит душу человека, и она становится проеденной и пустой.
К Москови прибыли рано утром. Тело Цабрана сидело у окна за столиком, повернув голову вбок. Мальчик из своей тюрьмы смотрел на мелькающие пейзажи.
Он никогда не был в Москови, только слышал, что столица стоит на семи холмах и пяти морях. Они слишком мало общались с Мартой – сестра не успела рассказать ему, какой этот город по ту сторону. Сказала только, что там он называется Москва.
Поезд поворачивал на мост, чьи тонкие жучьи лапки уходили в воду. Город стоял в утренней дымке. Улицы прорезали его, как ручейки талый снег, ранние почтовые катера бороздили воду, оставляли пенные хвосты. Вода была всюду – синяя, тёмная, совсем другого оттенка, чем море в Агаресе. Пешеходные и сухопутные улицы карабкались на холмы, которые возвышались над городом огромными буквами «Л» – Цабран насчитал четыре возвышенности, остальное тонуло в тумане.
В холмах были прорыты глубокие ниши, украшенные барельефами и башенками. Под встроенными в природные скалы замками торчали разноцветные крыши обычных домов – серые, зелёные, красные.
Поезд вывернулся длинной гусеницей, и город ушёл вбок. Теперь в окно их купе было видно только море, одно из пяти, окружавших Московь.
– Впечатляет, не правда ли? – спросил у него старик.
Состав сбавил ход, заскрежетал. Цабран представил, как из-под колёс сейчас выползает пар и клубится вниз, чтобы повиснуть над водой.
Вокзал жил утренней жизнью. Над широким зданием размашисто висели пузатые буквы. Пассажиры с вмятинами от подушек на небритых щеках вываливались из вагонов, таща за собой чемоданы.
Витрина киоска «Пресса» пестрела заголовками: «В Крыму древний Медведь поднялся из воды», «Сенсация: пробуждение ифрита», «Восстание Медведя: что это было и чего ждать дальше?».
Бросились врассыпную носильщики. Юркой цокающей поступью, немного наискосок, торопились к вновь прибывшим бездомные собаки в надежде на кусок.
На привокзальной площади лежал рваный туман.
