не может. Репортеры приходили каждый день, расспрашивали, какой ты была в детстве и когда пропала твоя мать. Кое-кто из соседей выдумывал всякое, чтобы покрасоваться на телевидении. И только я твердил, что быть такого не может».
– Для твоего сына у меня ничего нет, зато есть кое-что для тебя, – оборвала его бабушка, устав от всей этой лжи и чепухи. Она оставила нас наедине и побрела на кухню. Пришелец поднял голову и посмотрел мне в глаза. В его взгляде уже появилось высокомерие, но чувствовалось, что он пока не хочет выпускать его наружу. Запах пота от подмышек смешивался с затхлым воздухом дома. Бабушка вернулась и протянула ему фотографию. «Минувшей ночью меня просили передать тебе, что она дожидается всех вас». Мужчина схватил снимок и стал в растерянности его разглядывать. На нем – моя мать вместе с другими подростками нашей деревни. На фото был и он сам: минувшие годы добавили ему второй подбородок, однако сохранили тупое выражение лица. «Не знаю, о чем это ты», – презрительно сказал он, возвращая фотографию. «Да брось, все ты знаешь», – ответила старуха, и надменность его как рукой сняло, осталась лишь дрожь в руках, как у человека, несущего огромную фигуру распятия во время религиозной процессии. Незваный гость повернулся, чтобы уйти, но наткнулся на меня; его лицо побагровело и тут же побледнело, а воротник рубашки взмок от пота.
Входная дверь сама собой громко захлопнулась, чтобы он не смог выйти на улицу. Нас окутал порыв горячего густого воздуха. В кухонном шкафу зазвенели стаканы и тарелки, ударяясь друг о друга. На втором этаже послышались звуки передвигаемой мебели, и будто кто-то выдвигал и задвигал ящики шкафов. Дом разозлился, как и мы с бабушкой, злость сквозила в каждой плитке, в каждом кирпичике. Мужчина стоял, как парализованный, у самой двери, весь в поту, трепеща и не в силах шевельнуться. Его губы дрожали, как от холода, хотя солнце уже палило нещадно и воздух с улицы был больше похож на огонь, чем на воздух.
Бабушка положила руку мне на плечо, и на меня нахлынули воспоминания обо всем случившемся за последние несколько месяцев. Арест, допросы, слезы матери, пресс-конференции и этот ребенок, ребенок, ребенок. Я сказала, что оставила дверь открытой, и мальчик вышел на улицу один. Что забыла закрыть дверь после того, как вынесла мусор, и что к тому моменту я работала непрерывно больше двенадцати часов и очень устала. Что просто оплошала на какое-то мгновение, а когда осознала это, он уже исчез. Я вспомнила все: на записях с камер было видно, как ребенок один уходит из дома; телеведущие утверждали, что пропажа двух человек, связанных с одной семьей, не может быть простым совпадением; соседи талдычили, что я вроде как несмышленая или умственно отсталая, и в любом случае – ленивая, потому что не училась и не работала, пока семья Харабо не наняла меня в виде одолжения моей бабушке, которая прислуживала им, пока не вышла замуж.
Все это снова на меня навалилось. Не знаю, смогу ли рассказывать дальше, такая тоска меня берет, но надо попытаться, я уже почти закончила. Старуха сказала:
