style="font-size:15px;"> Извини, если не вовремя.
Алиса.
Я не знал, что делать с чужой болью, которая требовала очередной дозы утешения. Хотелось как-то взбодрить, ответил коротко:
«Никогда не думай о себе плохо! Ты лишаешь пищи остальных. Позвоню тебе завтра».
Утром я позвонил:
– Привет, Алиса!
– Привет!
– Как прошли твои танцы?
– Всё отлично. Танцы и музыка – вот что спасает меня от тоски.
– Значит, всё не так уж плохо. А то у меня до сих пор мурашки от твоего вчерашнего письма.
– Извини, наболело.
– Чем занимаешься?
– Лакирую свою привлекательность.
– В красный?
– Откуда ты знаешь? – удивилась она в трубку.
– Хочешь, ещё расскажу!
– Жажду!
– Губы покрыла красным, чтобы закрасить места поцелуев. Навела тени, загладила кремом усталость воспоминаний.
– Кошмар, ты за мной следишь?
– Потом подвела глаза, чтобы те тебя никогда больше не подводили. Тушью стёрла с ресниц пыль разочарований. Расчёской поправила волосы, разглаживая фибры души. Сомнения рассеяла окончательно духами. Улыбнулась, оставив уныние зеркалу, и собралась выйти на улицу к новым цветам и поклонникам.
– Вау, да ты волшебник! Не хочешь стать моим поклонником?
– У меня цветов нет. Да я и старше тебя и не такой красивый.
– Не напрашивайся на комплимент. Со мной тебе совсем не обязательно быть красивым, со мной тебе достаточно просто быть. Правда, я про тебя совсем ничего не знаю. Может расскажешь что-нибудь?
– Это долго.
– Хотя бы чуть-чуть.
– Ладно, – стоял я посреди комнаты в одних трусах. – Слушай. Жил-был человек, – подошёл к зеркалу и начал кривляться с трубкой в руке. – Квартира его была настолько маленькой, что он жил в кровати, кухня его была настолько крохотной, что он завтракал в холодильнике, в душе ему было так скучно, что он лез в чужие. Ты ещё не уснула? – спросил я Алису.
– Нет, очень интересно, продолжай.
– Взгляд его был настолько недальновидный, что он опирался на чужие точки зрения. Мозг его был настолько крошечный, что он пользовался чужим мнением, настроение его портилось так быстро, что он хранил его в морозилке…
– Ты чего замолчал?
– Я думаю. Как бы он ни пытался научить говорить своё имя, оно не говорило ни о чём. Как бы он ни представлял, он не представлял собой ничего. Он был настолько одинок, – посмотрел я на себя в профиль, – что не воспринимал людей, он был настолько несдержан, что всё время держался за телефон, чтобы не натворить. Мир его был настолько внутренним, что остальное время он проводил в виртуальном. Жизнь его была настолько логична, что он чувствовал себя встроенной деталью. Жила-была деталь, которая не знала, как ей стать человеком.
– Это
