устал…
Да с чего тебе уставать! Ты что, на шахте уголь добываешь? На тебе пахать можно!
К твоему сведенью, во время умственного труда человек сжигает в два раза больше калорий, чем…
Какого труда? Умственного? Тоже мне Эйнштейн нашёлся! Блез Паскаль, твою мать! Кстати, ни Эйнштейн, ни Паскаль, ни Ньютон, ни даже твой любимый Ницше не бухали.
А Менделеев?
Менделеев, может, и выпивал… По праздникам… Но он не жрал водяру в три горла две недели подряд!
Хемингуэй тоже пил.
Хемингуэй войну прошёл. И не одну! Он работал как проклятый. И здоровье бычье имел. Он две бутылки мог всосать, но утром – как бы сильно ни бухал накануне – садился и писал, писал, писал…
У Высоцкого случалось шесть-семь запоев в год.
Сравнил шары бильярдные с яйцами! У того была всенародная слава и любовь, а тебя даже мать родная не любила.
Слава – не проблема. Я над этим работаю.
Мечтай, мечтай. Ты сдохнешь – и тебя уже через год ни одна падла не вспомнит, а Высоцкого сто лет будут помнить.
То же самое, между прочим, говорили ему, когда он сравнивал себя с Есениным.
Вот и учился бы у них хорошему, а не плохому!
Это чему, например?
Трудолюбию, блядь! Трудолюбию и самодисциплине! Легко бухать как Есенин, как Высоцкий, как Шукшин, но ты сперва напиши столько же…
Я напишу больше…
Ты напиши не больше, а лучше.
Я напишу.
Я посмотрю.
С каждой минутой мне становилось всё хуже. Сложно сейчас описать тот похмельный синдром. Я помню, было ощущение, будто из моих вен выкачали всю кровь и по ним гуляет холодный воздух. (Может, это и означает выражение – «в жилах стыла кровь»?) Немели конечности… Сердце то бешено стучало, то замирало совсем… Такое было ощущение…
Потом меня часто тошнило, но желудок был пуст и рыгать было нечем…
Когда меня бросило в пот, я вышел на балкон – подышать, проветриться.
На улице было свежо и прохладно.
Я глянул вниз. Третий этаж – не так уж высоко… Но всё-таки на два этажа выше моего безрассудства.
А что если…
Мелькнувшая идея вдохновила меня и придала сил. Я вернулся в комнату. Взял в шкафу два пояса от халатов, подтяжки и брючный ремень. Связал их между собой. К концу подвязал Маринину сумочку. В тюрьме подобное рукодельное изделие называют «конём». «Коня» просовывают сквозь решётку и спускают вниз, чтобы дружки заключённых или заключённые с нижних этажей могли что-нибудь передать наверх – чай, сигареты, записку (по-лагерному – малява)…
Я пересчитал имеющуюся наличность. Двести пятьдесят гривен. Три купюры – две их них по сто.
Вышел с «конём» на балкон.
Всё путём, братишка, думал я. Народ у нас сердобольный – поможет.
Просить надо мужчин, решил я. Женщины подсознательно солидарны друг с другом в осуждении пьющих. Это они впитывают – с молоком матери. А мужчина – пусть даже убеждённый трезвенник
