с дружками и подчинёнными по пятницам после смены. Домой его привозили в «состоянии нестояния». Жена, само собой, была не в восторге.
Однажды зимой, в одну из таких чёрных пятниц, Геннадий Иванович явился снова пьяный вдрызг. Супруга вспылила. Раздела Геннадия Ивановича до трусов и вытолкнула его на лоджию балкона – протрезвиться. Балкон не был застеклён. На улице минус двадцать. С беззвёздного неба, кружась и вальсируя, сыпались крупные пушистые снежинки. Покорный муж Геннадий Иванович, прибитый чувством вины и жалостью к себе, к жене и вообще ко всему живому, даже не стучал в закрытую дверь. Принял экзекуцию смиренно. Как должное. Но прошло пять минут. Геннадий Иванович, мягко выражаясь, продрог, однако не протрезвел. Иначе не объяснишь, каким образом в его затуманенной голове родилась сумасшедшая мысль перелезть на балкон к соседу, у которого Иваныч рассчитывал переждать гнев супруги и согреться.
Естественно, Геннадий Иванович сорвался и полетел вниз. Гораздо стремительней пушистых снежинок. А этаж был восьмой…
Звонок в дверь. Надежда Георгиевна – жена Геннадия Ивановича – удивлённо посмотрела на часы: кто бы это мог быть в такое позднее время. Она отложила вязание в сторону и почапала открывать. А на пороге стоял совершенно мокрый Геннадий Иванович, дрожа, как лист кленовый на ветру.
И Надежда Георгиевна грохнулась в обморок. От счастья, наверное. А Геннадий Иванович целёхонек. На теле ни синячка, ни царапинки. Чудо, да и только.
Будучи убеждённым скептиком, я сомневался в правдивости этой истории, но Надежда Георгиевна полностью подтвердила слова мужа.
…Приземлился я весьма удачно. Лишь слегка ногу подвернул. Но ведь это сущие мелочи по сравнению с тем, что вполне мог и шею свернуть. Хорош бы я был. Прихожу в ганделык, прошу сто грамм водяры и бутербродик с ветчиной, а у самого шея свёрнута. А в то, что я даже мёртвым добрался бы до «наливайки» – в этом я нисколько не сомневаюсь.
Да-да-да! После падения с трёхэтажной высоты я первым делом похромал за выпивкой.
Нога болела. И я убеждал себя, что мне просто необходимо обезболивающее.
Нужно срочно принять сто грамм, говорил я себе. Первым делом убаюкать боль! Я требую этого как опытный анестезиолог. Хмурая толстая баба с мутным взглядом бесцветных глаз почти пролаяла:
– Что вам? Не спим!
– Наркомовские, пожалуйста.
– Чего-о? – протянула она утробно.
Под взглядом этих жутких глаз я начал уменьшаться.
– Водочки, сто грамм…
– Какой?
Я назвал марку. В голосе моём послышались нотки подобострастия. Она ведь здесь была главная. Я боялся, что она может мне отказать. Не налить по какой-то одной ей ведомой причине. Скажет: «Вот такой тебе болт!», ты возопишь: «Но почему?». А она в ответ: «По кочану! Следующий! Что вам? Не спим!»
Но она налила.
Я осмелел и попросил ещё бутерброд с ветчиной.
Скромный такой
