Но я всегда помню одно… Помню, как мне было хорошо, когда я писал их. Каждый мазок чего-то стоил, даже той ненависти, которую я испытывал после. Но вот что я уяснил раз и навсегда: ненависть никуда не уйдёт, так же как и любовь. Эти двое так же неделимы, как состав масла, которым я рисую картину. Одно без другого не выйдет. – Богдан смотрел на меня с надежной и предвкушал мою реакцию на свою речь, но я не знала, как оправдать себя. – Это как масло без пигмента! Всё одноцветное!
– Да, и ты выставляешь свои картины, – поддержал его Никита.
– Ведь считаю, что…
– Зверя нельзя держать в клетке! – продолжил за него Миша.
– Можно сказать и так, – согласился Богдан.
– Ты талантлив. Ты просто хищник! – выдала я. – Если во мне и живёт зверь, то это заяц! Чуть что, сразу уношу свои лапки.
В обычной жизни Богдан вёл себя сдержанно и рассудительно, а вот в творчестве он нарушал все границы.
– А мне нравятся зайцы. – Миша не меня пытался поддержать, ему и вправду нравились зайцы.
– Кстати, зайцы могут умереть от страха, – как бы между прочим сказал Богдан.
– Вот, пожалуйста, это со мной и случится!
– Дурость! – горячо воскликнул Никита. – Прочитай! – Он сунул мне в руки книгу, но я, как ошпаренная, отскочила от него.
– Нет, как бы складно вы не говорили, моих чувств это не отменяет!
Нашу перепалку прервал громкий щелчок – это игла соскочила с пластинки. Все одновременно посмотрели в сторону холодильника.
– Бред! – не согласился Лип.
– Отлично! Если так хочешь, то сам бери и читай! И смени уже эту чёртову пластинку!
Никита подошёл к проигрывателю, вернее, взобрался на стул рядом с холодильником. В губах у него была зажата сигарета, от дыма которой его глаза слезились, в одной руке он держал мою книгу, а другой ловко менял пластику.
– Помнишь, я рассказывал тебе о писателях потерянного поколения? – Закончив с пластинкой, он с важным видом облокотился на холодильник.
– Конечно, помню, что за глупости? – ответила я и взглянула на фотографию Джека4, что висела над кожаным креслом, которое раскладывалось в кровать, когда кто-то оставался ночевать у меня.
Пластинка сменила несколько пустых трескающихся оборотов, и комнату наполнил одинокий звук саксофона. Никита загадочно улыбнулся и открыл книгу с середины. Его довольную улыбку дополнила партия пианино, ритм мелодии стремительно нарастал.
– Даже не смей! Не оскорбляй ни меня, ни их, ни, мать его, этот прекрасный джаз! – разгадав его задумку, закричала я.
– Сядь и сиди! – приказал он.
– Ты не сделаешь этого! Не сделаешь! Не дашь мне сгореть от стыда…
– От страха, – поправил Богдан. – Вот и докажешь, правда это или нет.
Он был явно доволен собой. Ему редко удавалось меня подколоть, в основном таким промышлял Миша. Я оценила.
– Друзья, –
