прозрачные шеренги шаров-бокалов над стойкой, блестят бутылки с разноцветными жидкостями – еле-еле поблескивают, не то, что вчера, когда все играло в лучах подсветки.
Аля прохаживалась в оставленной декорации.
«Золотой мой! Чемпион ты мой! Больше чувства! Чтоб там, йоптыть, магма клокотала!» – ей вспомнилось, как вчера вечером приплясывал вокруг звезды рыжий режиссер, едва не кусая пальцы.
Свирская чуть размяла лицо (пусть не гуттаперчиевую физию, но почти), затем выпятила челюсть вместе с нижней губой, верхнюю прогнула луком, брови надвинула на глаза…
– Не плачь, – железобетонным голосом. – Я найду этих подонков!
– Похож! – хехекнул кто-то рядом.
У декорации притормозил реквизитор.
Руки растопырились кренделем, будто бугры мышц не позволяют им прижаться к бокам. Пластика мастодонта в походке.
– Уланов? – спросил еще кто-то. Зрителей прибавилось.
– Зря они со мной связались, – сказала гранитная ряха, надетая поверх Алиного лица.
Вокруг заржали. Передразнивать у Свирской всегда получалось.
«Уланов» загудел, прохаживаясь:
– Ну все, последний дубль! Я же не подопытный кролик, что вы меня, как Полпот Кампучию. Я школу МХАТа не кончал!
Переливавшиеся хихи-хаха вдруг оборвались. Аля бросила взгляд в аудиторию – вот черт! Посреди съемочного народа стоял, скрестив руки на груди, возмущенный блондин-продюсер, а рядом – сама Жукова с каменной физиономией.
– Девушка, ты что себе позволяешь? – завопил белесый. – А если бы Уланов сюда подошел?! Ты совсем…
– Да ладно, – сказала Катерина. – Игорь, не нуди. Клево получилось, – обратилась она к Але, – Только чур – больше на звезду не тявкай!
Замолкшие киношники облегченно поддержали ее общим смешком.
– Расходимся! Дел полно, – скомандовал зрителям белесый.
– А пойдем-ка и мы, голубчик, – подхватила Жукова блондина под руку, – Поболтаем в стороне…
Аля проводила взглядом уходящих в разные стороны киношников. Только что все пребывали в полупраздничном расслаблении перед финишем – и вот распался круг зрителей, смешки сменились звуками шагов, щелканьем тумблеров, деловитыми окриками, уговорами по мобильным, скрежетом железа о бетонный пол, шелестом бумаги. Пусть к ней развернулись спиной, она и спины эти готова была любить, и весь этот гул – гул волшебной фабрики. Милые, вы хоть понимаете свое везение? Вы-то останетесь, а у меня конец съемок – конец. Уже завтра – хоть в Ярославль возвращайся.
– Посторонись, – потеснили Алю из вчерашней декорации.
И декорацию, ломоть темного бара, начали разбирать. Двое рабочих сняли с петель красную дверь и понесли мимо Али. Еще один вход в мир кино проплыл мимо носа.
«Последний день» – произнесла она тихо, перекатывая во рту горечь звуков. Ей почему-то вспомнился другой последний день – у моря. Песок, убегающий через пальцы. Протяжные зазывания
