которые не стыдно поставить на видное место или перепродать через антикварную лавку.
Ковач перемещается вдоль полок, игнорируя залежи барахла. Среди неторопливой публики он выглядит уже не пингвином, а черным вороном, готовым клюнуть каждого. Но он не клюет, лишь с тоской озирает тех, кто напихивает в корзины уцененку.
Ковач вдруг останавливается, будто что вспомнил.
– Она говорила: здесь бывают удачные дни – после того, как умирает кто-то одинокий и богатый. В магазине сразу появляется множество ценных вещиц, тогда в этом Spite не протолкнуться.
На лице опять – горькая усмешка.
– Вообще-то бельгийцы долго живут, – говорю. – Значит, удачи случаются не часто.
– Живут долго. Но все равно умирают.
– И что?
– Они купят эти вещи, а потом сами умрут.
– И что?!
– Ничего. Ни-че-го!
Интересно: ему жаль осиротевших вещей? Или бельгийцев, забывших о своей бренности? Я плохо понимаю приятеля: то ли он соболезнует этому миру, то ли презирает его всеми фибрами души. Я лично хочу купить керамическую кружку для пива, и хрен с тем, что когда-нибудь она осиротеет, и из нее будет пить кто-то другой. Вещи должны переживать хозяев, поэтому я молча сую кружку с выпуклым майоликовым узором в корзину.
– И ты туда же? – криво усмехается Ковач, который даже корзину не взял. – Ну-ну.
Внезапно у входной двери слышится крик, и возникает человеческое движение. Пройдя туда, видим толпу, в ее центре кто-то невидимый издает резкие гортанные звуки. Когда люди расступаются, крикливый невидимка предстает в обличье смуглого парня с жесткой курчавой шевелюрой.
Парня шатает, он пьян. Или под наркотой, потому что глаза красные и явно безумные. Он указывает на всех пальцем, изрыгая непонятные слова, затем грозит кулаком. Мол, ужо я вам! Покупатели стараются отпрянуть, в глазах здешних «фру» читается испуг, да и мужчины, похоже, оробели. А у парня на губах уже пена, видно, сильно вставило. Кулак к потолку, и опять крик – дикий, истеричный, полный непонятной боли… Неожиданно вспоминаю о том, что полиция обещала забастовать, значит, уколотый крикун может изгаляться, сколько хочет, приструнить некому.
Урезонить крикуна пробует единственная на весь магазин охранница – женщина в черном, как видно, без оружия. Но попытка безуспешна, парень с легкостью вырывается, продолжая оглашать Spit истошным ором. Внезапно в центр выходит Ковач. Фига ты лезешь, дружище?! Он же чумной, неуправляемый, и что у него в кармане – один его африканский (мусульманский?) бог знает!
Дело, однако, сделано: Ковач встает напротив. И громко, с отчаянием произносит:
– Замолчи! Сейчас же замолчи!
Звуки незнакомой речи настораживают крикуна, он с тревогой смотрит на Ковача.
– И уходи! Немедленно!
Как ни удивительно, смуглый слушается.
