на местном языке и не поддающееся точному переводу.
Сегодня завершался первый год учебы Зухры Магомедовны в аспирантуре. Миновало время младенческих шагов по длинному научному пути. Время первых тезисов и конференций, участий в секретариате, нарезания бутербродов с постной бужениной, заготовленной специально для симпозиума с международным участием. А сдача кандидатского минимума по философии, бросающей вызов устоям шариата (участие Зухры Магомедовны в этом акте глубоко символично!), а обучение английскому, утверждение темы диссертации… Не быть уже Зухре Магомедовне прежней восточной женщиной, скованной вековыми предрассудками, не месить тесто для лепешек, не чистить мужу перед уходом на службу черные туфли. Может быть, последние каникулы суждено ей провести под родной кровлей. Только тогда, глядя на разоренное гнездо, поймет муж, что натворил, доверившись сладкоголосому Илье Григорьевичу. И жалобно заблеет ему в ответ голодный барашек.
Ананасов как раз и попал на проводы. Попал неожиданно, не мог предполагать, и не было у него настроения. Но именно так и попадаешь куда-нибудь, совсем не стремясь и не желая. Кроме сегодняшней героини, Илья Григорьевич имел в подчинении еще трех женщин. Потому Ананасов, как мужчина, был на празднике не лишний и встретили его радостно.
– Закрывайте дверь на ключ, Витя. – Командовал Илья Григорьевич, восседавший во главе стола, и хлопнул в ладоши. – Начинаем, начинаем. Разливайте, девочки.
Илья Григорьевич был старше Ананасова и называл его просто по имени, отмечая не только разницу в возрасте, а несколько покровительственную позицию мудрого ученого по отношению к поверхностному, суетливому практику. Учитывая краткость обеденного перерыва, застолье сразу набрало темп. Бутылка коньяка пустела, коллектив был женский, но пьющий. Впереди был плов, которого напряженно ждали и призывали друг друга не наедаться закусками. Пловный дух витал. Ананасов решил разговор отложить и присоединился к застолью.
– Был я в Болгарии, – повествовал Илья Григорьевич, вытаскивая изо рта селедочные косточки и раскладывая их по ободку тарелки. – Иду по улице еще с одним. Рижанин. Тоже доктор наук. Умнейший человек, я ему тему для диссертации подсказал. Ничего на нас русского нет. Джинсы, тенниски. И все равно. Подходят. Русские? Что нужно? Как они нас узнают? А, Витя?
– Наверно, по лицу. – Брякнул Ананасов, не задумываясь.
– По лицу? – Илья Григорьевич, наоборот, задумался всерьез. Конечно, было в нем французское, и на этом можно остановиться, не желать для себя лучшего. Но ведь был Илья Григорьевич не во Франции и даже представлял себя там с трудом. Он достойно пережил искушение эмиграцией, не дрогнул, усидел на месте, хоть любил отмечать (всегда кстати), сколько мог бы получать там, у них, в той самой Франции или даже в Америке, где ценили бы его никак не ниже, чем в Средней Азии. Но если Илья Григорьевич пожертвовал личным комфортом
