style="font-size:15px;"> «Теперь уже все перепуталось. Оно и прежде было непонятно, а теперь, как говорится, сам Черт ногу сломит. Крамарь? Где-то я уже слыхивал эту фамилию. Или это – имя? Нет, кажется, фамилия.
Голову бы повернуть, – посмотреть на него, но не получается, Крамарь? Если здесь Крамарь, то кто – эти люди? Можно ли это понять?».
Он попытался прислушаться, но все потуги были тщетны. Уши по-прежнему забиты плотной ватой. К тому же, монахи либо отдалились, либо снизили громкость своего голоса, – «шепчут, чтобы я не услышал? А почему?».
Он, кажется, не спит уже давно. Пожалуй, ровно с того момента, когда резанул по глазам острый луч света. Хотя и это, если задуматься, не совсем точно. Хорошо вспоминается, как его выворачивало наизнанку, как его отпаивала водой эта звонкоголосая девчонка, и это приносило хоть и мимолетное, но облегчение.
Точнее, облегчение, но мимолетное, поскольку он уже вспомнил чей-то приказ, забыть все, что знает. Или не было этого приказа, но он, все равно его помнит, как Отче наш. Именно так, а не иначе, и именно монахи стали свидетелями этого. И он не смеет спрашивать, почему монахи, да на это и не будет ответа, поскольку не многие знают, где правая, а где неправая сторона. И он не знает, и не помнит, того, что он сделал, и не знает, куда попадет: в Ад, или в Рай. Да, и какая в этом разница? Что сделано – то и сделано ….
«По делам и воздастся». А если не было никаких дел, если душа – нетронутый лист бумаги? Но если ты знаешь, что есть, или, по крайней мере, должна быть душа, значит, лист не такой и нетронутый?
«Вот и опять появились монахи. Точнее, один монах. Наклонился к моему лицу и шепотом спросил: «Не спишь?». Еще один монах. Я знаю, что есть и другие, но они все время теряются из виду. Все время теряются, но я не могу повернуть голову, поскольку тут же на смену мимолетному облегчению придет кара небесная, и эта смешная девчонка будет замирать от ужаса».
А другой монах снова назвал очень знакомое имя, или фамилию. Вот еще, и еще раз.
Ква …, Кра …, Крамарь. И я откуда-то его знаю, и знаю точно его, и никого иного.
Он снова решил повернуться, или хотя бы повернуть голову, но снова ее повело, и он надолго зашелся кашлем.
«Легче стало старику, – реже стал дышать», – наконец-то, кашель отпустил, но насмешливый голос над, – нет, в самой голове, – заставил содрогнуться все тело.
«Не сопротивляйся, – и ты станешь, поверь на слово, свободным от своей немощи. Зачем тебе она нужна? Ты – нормальный молодой человек, правда, со своим бзиком, но это поправимо.
– Ты – кто? Откуда я знаю этот голос?
«Смешной. Знать голос, и не знать его хозяина? Вообще, нонсенс. Скажем так, я – твоя совесть. Теперь скажи, кто ты».
– Кто ты?
«Не кто ты, а кто ты. Тьфу, на тебя! Совсем запутал. Ты сделал паскудное дело, и я должен узнать, кто тебя на него надоумил. Какая здесь роль моего сынка?».
– Сынка? Я не знаю никакого сынка. Я ничего не помню, и мне кажется, ничего этого не было.
«А это
