Мы не останавливались ни на минуту. Я был в его власти, и мы были во власти этой ночи. Юра запер эту ночь на замок и выбросил ключ. Прошло еще минут сорок, мы шли и шли, и я только поражался Юриному упорству.
– Ага, вот…
Это были его первые слова в то раннее октябрьское утро, это было утро, значит, шли мы действительно на восток. Рассвет уже зрел на глазах и картина открывалась, в самом деле, прекрасная. Это было чудо, чудесное чудо! Вскоре я увидел чахлое деревце, к которому мы направлялись и смог объяснить себе Юрино «Ага, вот…». Это был, по всей вероятности, конечный пункт нашего путешествия. Можно было предположить, что Юре были знакомы эти места, это деревце, эти рассветы, и ему захотелось меня удивить.
Это был не сон, нет, я давно проснулся.
– Ну вот, – сказал Юра, – мы и дома.
Он остановился у самого деревца, обошел его и остановился так, что я мог уже видеть его лицо, блестящие прозрачные стекла очков и даже увеличенные диоптриями его глаза. Они почему-то зло смотрели на меня, я был удивлен. Наверное, показалось, подумал я и улыбнулся навстречу их взгляду.
– А теперь слушай, – сказал Юра, и я вдруг услышал какой-то щелчок, а затем его голос, чуть приглушенный и идущий откуда-то снизу точно из преисподней. Я не сразу сообразил, что этот голос исходил из моего диктофона, зажатого в его левой руке, и когда это ко мне постепенно пришло, я вдруг увидел в его правой руке, как это обычно описывают в детективных романах, холодный металлический блеск ствола пистолета. У меня, конечно, не задрожали коленки и не подкосились ноги, но чувствовал я себя, как мешком прибитый. Если честно – я не знал, я не знал, что делать. Рассвет все так же плескался в его очках, за стеклами которых уже можно было прекрасно видеть ледяной вопросительный взгляд хозяина, который ждал ответа на один-единственный вопрос: «Ну, что ты теперь скажешь?». Шевельнись я и едва заметное дыхание ветерка могло привести в движение Юрин указательный палец, уцепившийся в холод курка. Палец, видимо, просто примерз к курку. Пока я соображал, что же все-таки делать, Юра выключил диктофон. Мне показалось, что он даже сглотнул слюну от удовольствия, от удовольствия, что ему, наконец-то, удалось меня пригвоздить к стене, пришпилить, как какую-то там бабочку или кровососа-клеща, впившегося в его уже устоявшуюся и размеренную жизнь и пьющего теплую успокоившуюся кровь его свободы. Точечное жерло смерти, ее черный зрачок по-прежнему равнодушно взирал на меня снизу вверх, и вот этот одноглазый немой, чертов циклоп, приводил меня в ужас. Мелькнула мысль, что все это может плохо закончиться, и тут, независимо от моей воли, чисто механически, как это бывает в хороших кино, мне на выручку пришла интуиция. Вдруг я расхохотался. Я схватился руками за живот и, упав на колени, хохотал что есть сил, что есть мочи смеялся, аж до слез, да, до слез, до колик в животе, до истерики, веришь, до слез?.. Я упал на спину и задрыгал ногами, и смеялся, смеялся… Потом сел. Я сказал:
– Ты сдурел? Ты рехнулся?! Юра, стоп! Убери
