Чуть не обжегся. Не стоило, пожалуй, пить кофе на ночь. Но, как говорится, если нельзя, но очень хочется, значит, можно…»
И все-таки что-то в их разговорах с Рудневым Тирпица напрягало, что-то было не так… Что именно? Пока статс-секретарь Маринеамт не мог взять в толк, как ни силился. Было нечто пугающее, кроющееся в том, как Всеволод высказывался о германском флоте. Как будто он доподлинно знал все подробности лично его, Альфреда Тирпица, далекоидущих планов и расчетов. Но любая попытка логически объяснить это оказывалась притянутой за уши. И ведь он не просто знал, знал детально! Уму непостижимо… Как будто этот удивительный русский видел его насквозь, читая самые потаенные мысли. Или лично присутствовал на совещаниях у императора и в министерстве.
«Чудеса? Или перед нами гений, или я схожу с ума… Чертовщина какая-то. Конечно, поразительную осведомленность Всеволода о планах англичан можно списать на хорошо поставленную разведку. Но чтобы так вот высказываться о наших с экселенцем замыслах, которые мы обсуждали лишь вдвоем, нужно, чтобы русским шпионом был или кайзер, или я… Чушь… Ну а как вам такая его фраза: “я просто знаю это!” Как прикажете понимать? Может, у русских завелся некий провидец, способный запросто заглядывать в будущее? Причем провидец с военно-морским уклоном?
Ладно, смех смехом, однако нечто феноменальное налицо. И даже на лице… – Статс-секретарь усмехнулся, машинально потрогав ноющий фингал. – Кстати, что нам этот феномен напоследок выдал, перед тем как с цепи-то сорвался? Что-то там про Индию было? Только не про флот или порты. Про Кангры, какие-то… Жаль, вылетели из головы подробности. Хотя не удивительно: если бы в челюсть саданул, зараза, точно бы все позабыл, начисто. Но, возможно, завтра вспомню, спросонок такое у меня случается…»
Наутро, еще до диетического завтрака, который занедужившему Рудневу был подан отдельно, навестить едва не помершего по собственной дурости героя войны прибыли министр Двора Фредерикс, морской министр адмирал Дубасов и вице-адмирал великий князь Александр Михайлович. По-доброму подколов болящего за позавчерашние посталкогольные художества, передав несколько добрых слов от императора и рассказав про первую реакцию газет Лондона и Парижа на приезд кайзера Вильгельма в Петербург и Москву, они вскоре откланялись.
«Прилетали глянуть, коршуны, как я тут, дееспособен уже или все еще в койке валяюсь, рыдван рыдваном. И, похоже, увиденным остались довольны. А раз так, значит, нужно готовиться к главному визиту, – подумал Петрович, перебираясь в большое кресло возле окна. Неприятную слабость во всем теле он все еще ощущал, но мучившая его больше суток тошнота отступила окончательно. – Слава богу, в этот раз обошлось. Впредь нашу пожилую печень таким испытаниям подвергать больше не стоит. Чтобы в последнем слове ударение на другую букву делать не пришлось. Да и вообще, мог запросто копыта отбросить. Альтер-эго по делу мне зафитилило: здоровьице-то уже далеко не юношеское».
