полки из горбатой фанеры, но обнаружил лишь пакеты с крупой и ржавые консервные банки. Поневоле осмелев, он сунул голову в хозяйскую комнату. Замер от удивления и позвал Алексея Ивановича, рассчитывая, что тот забудет про больное сердце:
– Погляди, что творится… а ты говоришь, зараза.
Солнце уже село, и в комнате призрачно фосфоресцировали стекляшки, стоящие в шкафу: бутылки, вазочка, граненый стакан.
– В их институте делали, – приговаривал Максим, перелопачивая пузырьки в горке. – Бог знает, как это все фонит.
Пока он искал сердечные капли, Алексей Иванович, держась за грудь, рассматривал фотографии на книжной полке.
– Который хозяин? – простонал он, а Максим ткнул пальцем в фотографию с тремя мужчинами в типичных советских костюмах.
Молодого хозяина с очень деревенской, очень славянской физиономией окружали двое. Один – мощный кавказец с носом в пол-лица, второй – бледная немощь с дистрофической шеей, болтающейся в рубашечном вороте, как карандаш в стакане. Схватив пузырек, Максим потянул за собой Алексея Ивановича. В комнате воришки закрыли дверь и раскупорили добычу. Дозатор на убогом пузырьке не работал, и Максим вытянул его зубами, морщась от горечи.
– Лей! – выдохнул Алексей Иванович, и Максим затряс пузырьком, не замечая, куда летят капли. Как быть, если Алексею Ивановичу станет плохо, он, попавший, как кур в ощип, не представлял – наверное, «Скорую». Но полис? Немосковская прописка? Рак, проходящий по особой медицинской категории? Он уже проклял себя за дурацкую благотворительность.
Запахло ментолом. Алексей Иванович проглотил лекарство. Максим выдохнул, что все обойдется, но клацнул замок, явился хозяин и словно что-то почуял. Максим давно не помнил его таким беспокойным. Поскуливая, он бродил между кухней и туалетом; потом шумел водой в ванной и бессвязно выкрикивал:
– Сволочи, воры, растащили страну! Пенсия – позор для государства… посадить сытые хари на хлеб и воду! Устроили бардак!
Потом он гремел посудой и, когда убрался к себе, Алексея Ивановича уже отпустило.
– Резкий дед, – он улыбнулся через силу. – Еще неизвестно, кому хреново.
Приступ отчаяния прошел, и Алексей Иванович запретил себе, пока руки-ноги еще целы, оплакивать судьбу. Его жизнь, пусть несостоявшаяся, далеко не закончилась.
Он устроился на полу, подстелив под себя две ветровки. В аскетичной комнате, изобиловавшей книгами, не было лишнего текстиля, но Максим порылся в ларе под кушеткой и нашел подушку. Когда погасили лампочку, хозяин в коридоре еще самозабвенно скреб по полу тапками, а из-под двери пробивался свет.
Алексею Ивановичу не спалось. Он не выдержал и спросил у Максима:
– Слышишь… а тебе приходилось помирать?
– Я тонул, – отозвался Максим с дивана. – С «тарзанки» свалился.
– Страшно было? – спросил Алексей Иванович.
– Не
