даже зашатало, когда он открывал ключом дверь.
Дома он застал очередной скандал. Зять Матвей к тому времени убрался на работу. Младшая дочь Соня, наконец, проснулась, а старшая, Мара, столкнувшись с сестрой на кухне, подняла крик из-за какой-то ерунды. Евгений Семенович застал конец ссоры, когда разгоряченная Мара кидала сестре отвратительно грубые слова, а бежавшая в прихожую Соня натягивала туфли. Он со страхом просмотрел в неподвижное Сонино лицо, и дочь исчезла за дверью, а Евгений Семенович побоялся предположить, куда она идет и в каком виде вернется.
Поэтому на кафедре Евгений Семенович с трудом перевел дыхание и оклемался только после кружки горячего чая, который пах вареным веником и за которым лаборантка Леночка сбегала к соседям, владевшим исправными электроприборами.
Приходя в себя, Евгений Семенович впитывал слухи. На ректора открыли очередное уголовное дело, которое обещало выйти в свисток, а зарубежная фирма «Андромеда», взявшая шефство над их захудалым институтом, разразилась директивой, предписывающей заключить договор, отягченный кабальными обязательствами. Только на этих беспардонных условиях «Андромеда» соглашалась выплачивать сотрудникам института надбавку, половина которой исчезала в карманах ненасытного ректората.
– И слышали? – сказал вечно небритый преподаватель Слободской, который из воздуха абсорбировал институтские секреты. – Опять движуха вокруг "Святого Петра".
– Кто такой «Святой Петр»? – подала голос любопытствующая Леночка. Слободской усмехнулся, а Евгений Семенович, которому надоело объяснять, ответил загадочно:
– Прибор, который как Святой Петр, переводит души в загробный мир.
– Тогда скорее Харон, – возразила умная Леночка.
Евгений Семенович вздохнул.
– Нет, Святой Петр… он же сортирует души – в рай или ад… вернее, так считал академик Небогатов.
– Его знаменитый тесть, – подсказал Слободской.
Евгений Семенович сделал вид, что изучает бумаги. Именно академик Небогатов позаботился, чтобы квартира в сталинском доме досталась его внучкам поровну. Евгений Семенович жил там на птичьих правах, с милостивого согласия не склонной к сантиментам Мары и Сони, о которой он лишний раз боялся даже думать. Спрашивая себя, насколько его младшая дочь адекватна, он при всем желании не знал ответа. Он считал, что дочери ценят его, как безропотного примирителя и демпфера между сестрами, не терпевшими друг друга. И что, договорись они о чем-нибудь, судьба приживальщика была бы незавидной.
Бумаги, в которые он углубился, не желая поддерживать разговор, оказались текстом пресловутого договора. Деканат так рьяно скрывал этот засекреченный контракт от чужих глаз, что вследствие нелепых пряток тот был секретом Полишинеля. Листы уже затрепали жирные руки какого-то пофигиста, а на одной странице красовалось пятно от стакана.
– Интересные у нас академики, – весело прощебетала Леночка.
Слободской,
