Перфильев едва сумел сохранить на лице непроницаемость; сам же про себя подумал, что «влип по полной», – уходить было поздно, да и Родионова, конечно, давно уже прознала, что он здесь. «Вероятно, придется еще часа два проторчать, не меньше…» – он вздохнул, всеми силами стараясь настроить себя на благодушный лад.
Эпизод 2. «Верхотура» (Рассказывает Максим Кириллов)
…Все дождевые бочки того лета в коричневой клинописи; дождевая вода обновляется в них только в тот день, когда мы не играли в «Море волнуется раз» или же, метая городки, разбили фигуру «Корабль» – интимная связь, которую дано истолковать только в ретроспективе себя.
…В просветы между неплотно сложенными кирпичами возле дома (там целая груда красных кирпичей, она в два раза больше меня по высоте) можно заезжать машинками, а если в какой-нибудь верхний просвет налить струйку воды, она обязательно, пройдя по случайным хитросплетениям-коридорчикам, выльется наружу, через какой-то другой, нижний просвет – но никогда нельзя предугадать, через какой именно.
…Рваная, колеблемая листва, деревьев в саду – она словно под чувствительнейшими лесками: стоит только повысить голос и на том самом месте, где был один-единственный лист, тотчас рождается три новых…
– Макс, ты не уснул там?.. Ворон считаешь?
– Эй, Мишка! Лукаев все знает!
– Чего?.. Чего ты говоришь?
Мой брат сидел в другой комнате, возле самого окна, на полу, и копался в небольшом продолговатом тазике бежевого цвета, доверху наполненном гвоздями, подшипниками и исцарапанными часовыми циферблатами. Форточка была открыта, и раздуваемые от ветра занавески то и дело поддевали его подбородок.
– Лукаев! Он все знает!
Мишка вытаращил на меня глаза, но прежде, чем успел что-то сказать, я услышал звон кофейной жестянки, упавшей на пол, под опущенной шторой, – той самой истыканной жестянки, которую я совсем недавно вертел в руках, а затем от неожиданности бросил на подоконник.
– О чем?
– О вчерашнем! Ты что, не понял? – двинувшись к нему, я чуть было не споткнулся о картонный ящик со старым бельем, который стоял посреди комнаты, но все же вовремя успел застыть.
– Тс-с-с… говори тише. Или ты хочешь, чтобы наши услышали?..
– Нет… – я все продолжал глядеть на него в страхе и изумлении.
Мишка перешел почти на шепот; рука его сжимала циферблат от наручных часов – сильнее, сильнее, очень сильно, – подушечки пальцев покраснели от напряжения; я понял – он взволнован не меньше моего, но… о Боже, какое же у него самообладание!
– Ладно, ладно… что случилось? Кого ты там увидел? Лукаева?
– Да. Он погрозил мне кулаком!
– Тише… я же сказал тебе не кричать… где он? На улице?
– Нет, в доме… по стеклу постучал… – готовый уже расплакаться, я покраснел – у меня было так тесно в груди, что я едва мог дышать.
– Ах, в доме, говоришь? Ну тогда ничего! – на лице
