выплевывал порцию слюны. Потом обернулся и посмотрел в сторону своего участка, до которого мы уже почти дошли. Мишка не слышал нашего разговора – заметив у дома своего отца (дядя Вадик, стоя возле кучи песка, быстро курил и стряхивал пепел на сеялку), он тотчас побежал к нему доложить о своих успехах.
Серж выпрямился и, оглядевшись зачем-то по сторонам, произнес тихо и угрожающе:
– Паш, вынеси этот вкладыш на минутку.
– Но… я же…
– Я сказал – неси.
Когда Пашка, вернувшись со своего участка, отдал вкладыш Сержу, нас троих никто не видел, потому что Мишка с отцом уже успели уйти в дом. Но я тогда об этом не думал: кроме этого вкладыша, у меня вообще все на свете вылетело из головы, – я даже о Лукаеве и то позабыл – и, между прочим, позабыл еще надолго!
– Вот он.
– Ну давай показывай!
– Смотри сам, – Серж протянул мне вкладыш.
Пожалуй, до самой последней секунды я не знал, что это произойдет, а потом, когда произошло, мне почему-то стало казаться, будто я спланировал это заранее, – нет-нет, я уверен, что выхватил вкладыш и бросился бежать чисто рефлекторно; хопа! – и к себе на участок чешешь во всю прыть секунды страха и мелькающих хрусталиков мира яростная зелень сливаясь в одну салатовую массу врезается в глаза страх от боязни споткнуться или быть настигнутым дыхание Сержа на спине и плечах но вот вот заветная тропинка с кустом купальницы примостившимся слева а за ним…
За ним была безопасная территория, моя земля, на которой мне ничего не угрожало, ибо на нее не осмелился бы ступить «никто из посторонних и ни при каких обстоятельствах».
(Тогда, будучи мальчишками, мы все чурались без спроса зайти на чужую территорию – даже если там жил твой близкий друг; а если надо было, к примеру, позвать кого-то – ну что же, кричали и драли глотки с проездной дороги, но чтобы зайти и, к примеру, постучать в окно – нет уж, увольте…)
Я добежал аж до середины участка – колодец с деревянной огородкой и бордюром мелькнул мимо меня дельтапланом; я сел под яблоню, на землю, из которой продиралась коротенькая травка: это место было специально предназначено для того, чтобы мы с Мишкой приходили сюда со складными стульями и книжками из внеклассного чтения на лето. Жуткая скукотища!
Хрустящий вкладыш-купюра с Ататюрком, который я рассматривал теперь со слезами на глазах, был куда приятнее! Но вовсе он не в анфас, а в профиль, как и на купюрах, виденных мною ранее, и никакой второй стороны, там только название жевательной резинки, как раньше, – значит, Серж наврал мне. Но он, разумеется, не позволил бы дать себе фофан; наверняка, он сказал бы нечто, вроде: «видишь, я же говорил тебе, что она односторонняя, а тебе что послышалось, тупица?», – и тотчас бы фофан получил я.
Теперь Серж не казался мне таким уж классным парнем. А что касается цвета купюры, тот и правда был зеленым – все эти многочисленные завитушки с утоньшениями и утолщениями, защитные значки, огибавшие портрет и достоинство купюры (стерлось из моей памяти; 1000 лир? возможно, я не уверен), напоминали узорную гравировку на какой-нибудь
