ворочал его, таскал вбок, заваливал назад, садился, слезал, – едва ли еще не на козла вставал, – и все время делал вид (для себя самого), что что-то старается протестировать и проверить – исправно ли; но не удерживавшийся во рту высокоголосый смех разоблачал всю картину. Часто парень посматривал куда-то под руль своими открытыми светлеющими глазами – безотчетный, насмешливый оттенок. Его чуть разреженная, подкрашенная в блондинистый цвет челка в результате всех этих манипуляций с мотоциклом даже ни разу не шелохнулась – была слишком коротка.
Такие ребята, если что примутся делать, и это им придется по вкусу, то не дай же Боже, – никакая мера им неизвестна, так что хорошо еще, если эта «неумеренность» выпала на что-нибудь более-менее нейтральное: лицезрея их усердие, сопровождающееся едва ли не брызгами из ноздрей, испытаешь тошноту, но этим дело и кончится.
С тем же самым усердием, с каким этот второй парень ворочает сейчас мотоциклом, завтра он может сказать по телефону: «Я люблю тебя, дедушка», – кроме того, нарочито заботливо и даже резко оберегающе, а потом, положив трубку на рычаг, посмотрит в окно и примется истерически ржать над проходящей мимо женщиной, у которой от ветра взметнулась вверх юбка, – и интонация в голосе будет все та же.
Словом, это были типичные «средние» ребята, каких многие и многие тысячи. И все же было одно «но». Дело в том, что эти двое, ко всему прочему, выглядели еще и, так сказать, вовремя не изросшимися. В восемнадцатилетнем возрасте подобные ребята не редкость, но эти были на порядок старше, – а значит, дело менялось коренным образом.
Парень в шапочке все смотрел то вдаль, то на свои ноги, курил, как вдруг обернулся и прикрикнул:
– Слышь, ты!
Второй парень никак не отреагировал.
– Слышь!..
– Ну чё!
– Завязывай уже копошиться! Уймись. Чё ты делаешь?
– Да какая разница. Хочу и делаю.
– Щас уже старикан придет. Уймись, говорю.
– Ты мне не указывай! Как придет, уймусь.
– Я говорю, завязывай.
Они бы так еще долго пререкались, но вдруг парень в шапочке как-то неожиданно, даже инстинктивно обернулся к лесу.
– Эй… Вотон он.
– Где? – второй парень тотчас приглушил мотор, сплюнул в траву и встал, облокотившись на руль; газовая труба извергла из себя последние дымовые колечки и струйки и заглохла.
– Разуй глаза!
– Да вижу уже, вижу…
– Видал как идет! Прям расхристанный крутой перец…
– Ха, ха-ха, – парень с мотоциклом рассмеялся коротко, гадливо, даже как-то уродливо; его открытые глаза еще более просветлели.
– Ну чё, никто не следил за тобой? – прикрикнул парень в шапочке – вдаль, Перфильеву.
Перфильев ничего
