спросил я.
Глаза Кошкина заблистали.
– Откуда вы взяли эту цифру?
– Мне казалось, так написано в Конституции, – произнес я удивленно, но скорее тоном плаксивого ребенка, нежели человека, больного тем, от чего меня вылечили в психбольнице. Ах, ну да, меня ведь уже вылечили, так почему бы мне не стать плаксивым ребенком? Не знаю. Лучше пока прекратить думать, а то такие мысли лезут в голову, что диву даешься! Отвлекает от разговора, между прочим.
– Забудьте о Конституции, – он подмигнул мне, – плюньте на нее, она в России никогда ничего не значила и не значит. Посудите сами, зачем нам столько депутатов – целых четыреста пятьдесят. Это неразумно. Полномочия распределены так необычно и сложно, что мы непременно бы запутались. Нужно, чтобы власть была в руках немногих – так гораздо выгоднее, поверьте! – он ничего не стеснялся и говорил абсолютно открыто. Да и с чего бы ему было стесняться общеизвестных вещей?
– Так сколько всего депутатов?
– На четыреста меньше.
– Пятьдесят?
– Да, пятьдесят.
– И они все здесь?
– И они все здесь.
– Зачем тогда понадобился я, если вы так стремитесь уменьшить число депутатов? – алкоголь благотворно действовал на мой рассудок – я задавал дотошные логичные вопросы.
Кошкин в ответ хитро прищурился, сначала вроде что-то хотел сказать, но потом, очевидно, передумал. Да, именно такое создалось у меня впечатление.
Я повторил вопрос.
Он предложил еще выпить. Я согласился и более решил не поднимать тему моего здесь появления – все равно я не смог бы ничего выяснить.
Я снова огляделся. Некоторые депутаты уже отключились – спали, положив головы на тарелки, иные, более крепкие, еще находились в сознании, но еле ворочали языком.
С кухни доносился неприятный запах больничной еды – совсем не той, которая находилась на столе перед нами; деревянная дверь за моей спиной была закрыта, однако я слышал приглушенные голоса поваров. Я знал, что они в белых халатах.
Как ни пытаюсь, не могу вспомнить, чем закончился тот день. Я часто многое забываю, а здесь еще сыграло свою роль n-ное количество стаканов водки, которые я опорожнил.
Проснулся я в незнакомой комнате и некоторое время не мог понять, где нахожусь. Мягкие стены и мягкий потолок, очень высокий; окно, солнечный свет. Кровать широкая, но неудобная – не знаю, почему, но мне было некомфортно в ней лежать. Точнее, мне было некомфортно в ней проснуться – так отреагировал мой мозг. А когда он спал ему (или нам) было, должно быть, все равно, ибо он не просыпался, и я не просыпался. С другой стороны я слышал, что во время сна в нас бодрствуют некие частички организма – «ночные сторожа», сменяющие мозг на несколько часов. Вот им-то и могло быть некомфортно во время самого сна, а утром они передали мозгу об этом; в результате он мог сильно опечалиться, но не сказать мне – он бережет своего хозяина. Напрасно – мне всегда казалось, что это я должен беречь его. В результате получилась интересная вещь (если только «ночные сторожа» передали мозгу
