домой я вернуться бы не мог.
Дун погиб
Студент Дун, по прозванию Сясы, жил в цинчжоуском предместье. С наступлением вечера, в десятой луне, он постлал себе одеяло на постели и принялся раздувать угли.
Только что он собрался накрыть свечу, как пришел друг и позвал его пить. Дун закрыл дверь и ушел.
Когда он пришел к другу, там оказался один лекарь, хорошо умевший прощупывать так называемый Пульс Величайшего Элемента[75].
Прощупав пульс у всех гостей, он наконец сказал студентам Ван Цзюсы и Дуну:
– Я, знаете, осматривал людей много, но такого странного пульса, как у вас, господа, у меня в руках никогда не было. Пульс знатности, а показание его – показание ничтожества. Пульс долгой жизни, а свидетельствует о ее сокращении… Определить все это не по моим скромным знаниям… Однако я должен сказать правду, что у господина Дуна это заметно в высшей степени ясно.
Присутствующие выразили крайнее недоумение и стали задавать лекарю вопрос за вопросом.
– Коль скоро я дошел до такого явления, – отвечал лекарь, – то в своем искусстве я уже иссяк. Решать наобум не смею… Хотелось бы, чтобы эти господа смотрели за собой и были оба осторожны.
Оба студента, услышав такие слова, сначала были сильно испуганы. Затем сочли их неопределенными, странными и оставили без внимания.
Среди ночи Дун пришел домой. Увидел, что дверь в кабинет еле прикрыта. Это ему показалось очень подозрительным, но в пьяном полусознании, силясь вспомнить, он решил, что, наверное, уходя, заторопился и забыл запереть дверь на замок.
Войдя в комнату, он не стал зажигать огонь, а прежде всего полез рукой под одеяло, чтобы пощупать, тепло там или нет. Только что он всунул руку, как там оказалось мягко и нежно: лежал человек! В крайнем удивлении он отнял руку, быстро зажег огонь, – самая настоящая красавица, с изящным лицом, молоденькая, ничем не хуже неземной, святой феи!
В неистовом восторге Дун, шутя, стал щупать у ней в нижних частях: а пушистый хвост так и длиннел… Дун страшно перепугался и хотел бежать, но дева уже проснулась, высунула руку, схватила студента за локоть и спросила:
– Вы куда?
Дун еще более перетрусил, задрожал, затрепетал и принялся жалобно умолять:
– Святая дева, сжальтесь, прошу вас, будьте великодушны!
– Позвольте, – засмеялась дева, – что это такое вы здесь увидели, чтобы считать меня святой?
– Не головы боюсь, – лепетал Дун, – … хвоста!
– Где тут хвост? – продолжала она смеяться. – Да вы ошиблись!
Взяла руку Дуна, насильно дала ему еще раз пощупать… А мясо на ляжках было словно помада, и под спиной – гладенькая, гладенькая косточка.
– Ну-с, каково?.. В пьяном помутнении, ошалев, не знаете, кого и что видите, да и врете еще на людей такими словами!
Дун и без того, конечно, был в восторге от ее красоты. Теперь же все более и более терял голову и,
