ручка с блёстками мягко приземлилась на линию жизни.
Эллиотт хронически не пользовался телефоном. Бумажные списки приносили ему успокоение. С каждым скомкано записанным пунктом Хейден безостановочнее затягивало в ураган; корочка льда сизой тени, в эпицентре которой она стояла, с налётом пояса астероидов, пустила процесс распада, перекатываясь из фиалкового в сирень чрез серебристое созвездие – от верхней звезды направо и прямо до рассвета. Нужно было вписать веганские крекеры, которые Эллиотт обожал, каши, что заваривались простым добавлением кипятка, баночку фасоли, много-много аромасвечей. Подробности, которые она откапывала в прояснившемся разуме совершенно случайно, делали безусловным и мучительным масштаб неслучившейся потери: между жалостью к Эллиотту и яростью, в которую приводили его поступки, существовала крепкая связь. В Хейден не было жалости и ярости сильнее, чем эти. Она нелепо, но стараясь изо всех сил, продолжая придерживать под локтём конфеты, сложила листок с написанным по сгибам, а затем запустила обратно – самолётик вычертил зигзаг и повалился, словно пропитанный пшенообразным клеем.
Они синхронно и увлечённо проследили его падение.
– Я буду ждать тебя, – вместе с голосом Эллиотта колыхались застывшие на долгие месяцы эмоции-водоросли, похороненная, жажда вздрагивала на космическом рёберном донышке, завихрениями взмывали вверх кувшинки белой гальки.
Цепочки с лезвиями провожали его руку до самых свай тела. Солнечная энергия, выбросы корональной массы, материя фотосферы, прорывающиеся в отметинах ссадин на чужом теле, могли уничтожить Хейден заживо в рентгеновском костре; но горящий уголёк делал полыхающее тело чистым – и она улыбалась, не сознавая этого. И прошептала «увидимся», потому что ей больше нечего было пообещать.
Сунув упаковку драже в рукав, она завалилась обратно в душную тьму гостиной, зафиксировала в сознании одеяло в сливочно-булочную полоску, чемодан с книгами, стопки конвертов, прихватила неизлечимо слепящий свёрток звёздного неба, увидела, как Стикс колдует над кофе, возможно, украшая его суфле стимуляторов, и как на него пестрят ультрафиолетом форточные всполохи. Стало тягостнее дышать, стал слышен гул тишины внутренностей здания. Из проигрывателя совсем слабенько, вытекая, капали на паркет пары «Revolution 0».
Миражи флуоресцентных лампадок клуба крались за ней судорогами – ручные монстры – и влажными животами спадали на силуэты мельниц за плечами и хрипели на линиях электропередач. Хейден носила эти образы с собой, куда бы ни пошла, пускай Кайак утверждала, что то, что происходит в «земле свободы восьмидесятых», остаётся в «земле свободы восьмидесятых». Дом на холме не любил проходимцев из «Каллиопы», безобразных, болезненных, диплосомичных во внутреннем уродстве: по извилинам дорожки вдоль морского обрыва номерных чисел она пересекла прибрежную полосу, потом – по крутым
